Дьявол на испытательном сроке (СИ)

Не сказать чтоб у Агаты имеется особенно богатый поцелуйный опыт. За семь (о боже, таки да — семь) лет провалов в Чистилище в жизни Агаты было два или три кавалера, желавших пересечь Ту-Самую-Черту. И да, они пробовали Агату целовать, почему-то это, по их мнению, было достаточным объяснением чувств, но в те несколько не очень приятных моментов Агата закостеневала, напрягалась, а позже и вовсе отпихивала от себя «романтика», с этими его губами. Кажется, самым первым движением после этого она вытирала губы, чем смертельно обидела как первого, так и второго кавалера (а в третьем Агата была не уверена — он очень вероятно обознался и совершенно случайно зашел не к тому сборщику душ и не в ту смену). Но с Генри все совсем не так — даже в первый их раз он целовал её так, что было ясно — он хочет ощущать её губы, вот именно сейчас и здесь, он хочет пробовать её на вкус и ровным счетом не собирается вкладывать в поцелуй никакого дополнительного значения. Она ему нравилась. Нравится. А у неё от всякого его прикосновения к её рукам, к её коже будто проскакивают маленькие чувственные замыкания. Почему он? Да черт же его разберет, просто потому что это были его прикосновения, и больше никаких обоснований у Агаты нет.

От его требовательных губ здесь и сейчас у Агаты кружится голова. Не будь его рук — таких бесстыжих рук, не прижимай он её к себе так плотно, что еще чуть-чуть и кажется — затрещат ребра, — возможно, её ноги бы даже подкосились, но нет, она прижата к его груди, и кажется, что сердце готово остановиться, а тело — умереть еще раз, потому что сейчас она не ощущает ничего, кроме его губ. Таких терпких, пьянящих губ, что уже исцеловали все её лицо и в который раз вновь вернулись к её рту, будто на данный момент он не хочет ничего, лишь ласкать языком её губы, целуя её так глубоко, что порой не хватает дыхания — а порой и самообладания, потому что такие поцелуи невинными назвать совершенно точно нельзя. Это чистая похоть, заключенная в соприкосновении губ, и Агата, к своему стыду, совершенно не может ей противиться — лишь пару раз смеясь, откидывала голову назад, пытаясь отдышаться, но тогда его губы впивались в её шею, пусть не очень низко — чуть ниже мочки уха, но когда он сделал так впервые, она даже ахнула от неожиданности, до того это был провокационный удар. И вот он — второй, и Агата лишь жадней глотает ртом воздух, покуда все существо грозит рассыпаться на мельчайшие молекулы — то ли от стыда, то ли от оглушительного удовольствия.

Кажется, небо на западе слегка розовеет. На этом слое раньше рассветает, чем на других прочих, но именно сейчас Агата задает себе вопрос — сколько времени они целовались? Понимает, что да — действительно долго, никак не меньше часа, он уже даже успел будто бы случайно «задеть» пальцами её грудь, и она в отместку за такое нахальство прикусила ему губу. Сколько было тех поцелуев, слившихся в один? Двадцать? Пятьдесят? Агата хихикает, понимая, что действительно похожа на только-только отметившую совершеннолетие девчонку, которая чувствует себя голодной — ей ужас как не терпится всласть натискаться со своим возлюбленным, только так, чтобы папа из окна не увидел…

Генри, такой чуткий к переменам её настроения Генри, решает над ней сжалиться, чуть-чуть ослабляет хватку, выпрямляется. Его лицо настолько близко к её лицу, что они соприкасаются лбами, носами — и почти что губами, но в слове «почти» и заключается вся потрясающая чувственность этой ситуации. Когда от соприкосновения отделяют считанные миллиметры, кажется, что все твое существо раскаляется в ожидании, и чувствовать начинаешь так остро, как никогда раньше.

— Светает, — шепчет Агата, и Генри недовольно вздыхает.

По идее им надо расходиться. Общежитие этого слоя уже рядом — за одной маленькой аллейкой, общежитие Агаты на три слоя ниже. Однако расставаться с ним ей сейчас совершенно не хочется, не хочется расплетать этих теплых объятий, окунаться в холодную реальность.

— Могу ли я тебя проводить? — мягко спрашивает Генри, и его голос ласкает её кожу как нежнейшая кисть для пудры. Сказать, что её волнует его голос — ровным счетом никак не описать весь спектр её эмоций.

— Я думаю, можешь, — Агата смущенно опускает глаза. Она по-прежнему не чувствует себя сейчас умудренной взрослой женщиной (хотя вот тут она совершенно точно осознает, что льстит себе, как в оценке возраста, так и в оценке умудренности), оставившей позади смерть, нет, скорее школьницей из выпускного класса, которая гуляет с мальчиком и стесняется даже от того, что он берет её за ручку, но было в этом ощущении нечто удивительно упоительное, и от того, что её пальцы тесно переплетаются с пальцами Генри, перед её глазами мир слегка приплясывает. Как давно, как давно она такого не чувствовала. И чувствовала ли вообще? Прижизненный опыт вспоминать по-прежнему не хочется.

«Провожать» предстоит совсем недолго. Чтобы спуститься на три слоя вниз, нужно всего-то сжать пальцами жетон и, закрыв глаза, отсчитать три мгновения.