Дьявол на испытательном сроке (СИ)

— Десять лет это не много, — отзывается Миллер, и Генрих чудом не вздыхает. Святоша. Вот святоша и иным словом не опишешь. Когда-то в прошлой жизни Генриху не нужно было никаких десяти лет, чтобы сорваться. Он, кажется, не выдержал и года под начальством Миллера. Слишком много ненависти тогда кипело в его крови. Да еще и перед глазами постоянно находилось напоминание о прошлой жизни. Ему казалось тогда, что Небеса над ним смеются, и он практически не сопротивлялся. Грешить оказалось приятно. Казалось, что каждый клок чужой души заполняет дыру в собственной. Это потом потребность истощать чужие души переросла в тот голод, который сейчас его терзает. Поначалу было легче. И Генрих сейчас много бы отдал, чтобы оказаться в том своем состоянии.

— Почему ушел из Триумвирата? — когда в ушах снова начинает звенеть от напряжения, интересуется Генрих. Снова попадает на неудачную тему для разговора — Джон морщится.

— Вот будто целишься в больное, — меланхолично замечает он.

— Ну, если верно помню ваши правила, то уйти должен был Кхатон, как младший в вашей праведной компашке.

— Это если добровольно отказаться от полномочий никто не пожелает, — глаза Миллера внезапно становятся печальными, — я пожелал.

— Из-за Сесиль?

Эта пауза — самая длинная, что повисает между ними за сегодняшний разговор. На скулах Миллера играют желваки, будто в его душе происходит некая внутренняя борьба.

— Да, — наконец резко отвечает серафим, — из-за неё. Доволен?

— Я не могу сказать «да», — Генрих пожимает плечами, — будь я распят вчера — да, я был бы доволен. Но сейчас…

— А что поменялось сейчас? — вопрос кажется издевательским, будто Миллер сомневается, что что-то вообще изменилось, хотя… Хотя Миллер может это спрашивать, раз уж у них заходит разговор о старых топорах их войны.

— Сейчас я не хочу обратно, — твердо улыбается Генрих, — сейчас мне есть от чего уходить.

— И тогда было, — тихо, едва слышно произносит Миллер. Он вряд ли хочет, чтобы Генрих на это отвечал, но тот все-таки отвечает.

— Было, разумеется. Еще бы я это тогда понимал.

Наверное, попадай человек в Чистилище без памяти — было бы проще. Тогда за ним бы не тянулось его боли, его обид, его злости. Но забвение было наградой. В Чистилище грешник в первую очередь сталкивался с самим собой, со своими недостатками, комплексами, всем, что его грызло. И именно в Чистилище ему давалась осознанная возможность преодоления всего этого. Он должен был помнить, должен был… раскаяться. В этом и заключалась цель. Правда, работало часто наоборот — прошлое тянуло назад. Заставляло грешить. Поддаваться своим порокам.

— Не хочешь сказать там что-то вроде, что тебе жаль? — вдруг вырывается изо рта Миллера. И горечь в голосе такая, будто серафим клюквы пережрал.

— Тут не эти слова нужны, — Генрих даже прерывает работу, чтобы повернуться и оказаться к Джону лицом. Такие вещи нельзя говорить не в глаза.

— А какие нужны? — ехидно выдыхает Джон.

— Не знаю, — Генрих разводит руками, — но «мне жаль» это мало. Чудовищно мало.

— Ух ты, — насмешливо фыркает Джон, — мне стоит поверить, что Рози действительно в тебе не ошибается?

— Очень ошибается, — честно отзывается Генрих, — но это не значит, что я не хочу быть таким, каким она меня видит.

Джон недоверчиво передергивает плечами, отводит взгляд. Пауза окончена, время продолжать работу. Самый раздражающий фактор сейчас в том, что душа разорвана очень мелко. На её возрождение уйдет время. Долгое время.

Уловив эту мысль, Генрих даже слегка удивляется. Тщательное следование образу мысли старательного работника все-таки дает всходы. Он уже действительно думает об этом. Хочет видеть результаты своей работы не только в виде положительных списаний на выписке с кредитного счета.

Несколько передышек Генрих проводит в тишине. Кажется, из Миллера он уже сегодня слишком много вытянул. Вот только позже он об этом жалеет. Потому что наконец собрав клочья душ с одного участка улицы, он оборачивается к Миллеру, чтобы его окликнуть и перейти на другой, вот только Джон, когда его окликают по фамилии, не отзывается. Он вообще какой-то задеревеневший, стоит как будто проглотил кол.

Гипноз. Причем суккубе, которая его накладывала, не нужен зрительный контакт. Значит, стерва довольно сильная, старая. Такие не приближаются сразу, сначала проберутся глубоко в голову жертве.

Генрих оглядывается. Прохожих на улице много, запахов греха настолько много, что вынюхать конкретного демона сложно. Так, неподвижная цель, ей нужно сосредоточиться, чтобы зацепить жертву, поэтому ни один из тех, кто шагает, не подходит.

Генрих отключается от чутья, пытается сосредоточиться на аурах сияния душ. Нужна померкшая душа. Очень сильно померкшая. Господи, сколько же вокруг народу… Взгляд мечется по головам и наконец выхватывает нужный типаж. Короткое фиолетовое платье. Копна густых, медных волос практически пылает на солнце ярким цветом. Стоит спиной к Миллеру — смотрит в витрину какого-то магазина. Действительно сильная — между ней и Миллером с десяток метров. Аура практически бесцветная.