Дьявол не любит ждать

Примерно через час проводник постучал в дверь купе, и Бонд со Скарлетт поспешно отодвинулись друг от друга, чувствуя себя виноватыми, как если бы их застали за чем-то неприличным. Проводник как ни в чем не бывало, словно подуставший от своей работы официант, расстелил на нижней полке газету «Правда». Из коричневого бумажного свертка он извлек полбуханки черного хлеба, бутылку «Столичной», кулек чернослива и два куска филе какой-то копченой рыбы.

Бонд смотрел на Скарлетт: она, улыбаясь, дала проводнику еще денег. «Нет, она действительно необыкновенная женщина», — подумал он, наблюдая, как она мило беседует с едва знакомым мужчиной, который — несомненно, под влиянием ее чар — даже отказался от дополнительного вознаграждения.

Когда проводник ушел, Скарлетт сказала:

— Я наврала ему, что ты, дорогой, с Украины. — В глазах ее плясали озорные искорки. — Надеюсь, ты не против?

Бонд улыбнулся и, открыв бутылку «Столичной», хорошо приложился, сделав несколько глотков прямо из горлышка. Он предложил Скарлетт тоже выпить, но она покачала головой. С едой они покончили быстро и закурили. Бонд отметил, что Скарлетт предусмотрительно успела купить на вокзале дешевые русские сигареты. Теперь они сидели друг против друга; Скарлетт смотрела в окно, а Бонд по большей части — на нее.

Он вспомнил, как вернулся в свой номер гостиницы в Париже и увидел там ее, сидящую в кресле с позолоченными ручками, под большим зеркалом, вспомнил ее скромно, но не без кокетства скрещенные ноги и сложенные на груди руки… «Прошу прощения, что напугала вас, мистер Бонд… Мне просто очень нужно было с вами увидеться. И я не хотела, чтобы вы снова дали мне от ворот поворот».

И вот сейчас, сидя в поезде и глядя в окно в непроглядную темноту русской ночи, она выглядела усталой, но от этого не менее красивой. В ее больших карих глазах отражались огоньки проносившихся мимо станций. Ее губы слегка приоткрылись и чуть подрагивали, как это бывало, когда она просыпалась. Вот она убрала за ухо прядь черных волос. Интересно, знает ли она, что он на нее смотрит? Если нет, то зачем тогда этот красивый жест, открывающий безупречные очертания ее розового ушка, такого изящного и нежного, что Бонд с трудом удерживался от того, чтобы не наклониться и не поцеловать его?

Бесконечный перестук колес набравшего скорость поезда, мягкое покачивание вагона и поскрипывание деревянных панелей, которыми было отделано купе, — все это звучало для усталых путешественников как самая лучшая на свете колыбельная. Бонд уже несколько дней не пил ни глотка спиртного, и поэтому водка быстро ударила ему в голову. Почему-то в его памяти всплыли другие, почти забытые путешествия — например, в «Восточном экспрессе» с Таней… «Пора умываться и готовиться ко сну, — подумал он, — да-да, самое время застелить постель и забраться под одеяло…»

Уже в полудреме он вспомнил номер в отеле «Джалаль», страстный поцелуй Скарлетт, ее легкие и в то же время решительные движения, когда она, сбросив юбку, сделала шаг вперед и присела на край кровати…

Советская ночь становилась все глубже и темнее, а образы, всплывавшие в снах Бонда, — все более расплывчатыми, путаными и неясными. Под стук колес на стыках рельсов ему не то вспомнилось, не то приснилось детство, старый поезд в шотландских горах, потом голос матери… потом почему-то стеклянная галерея на заводе Горнера, запах, исходящий от огромных чанов с маковой выжимкой, он дурманил, усыплял, душил… Кто-то, кого он любил, звал его по имени… А потом, потом…

Он понял, что смотрит прямо в немигающие глаза на полумертвом неподвижном лице, скрытом в глубокой тени козырька кепи Иностранного легиона, а Скарлетт кричит:

— Джеймс, Джеймс! Джеймс!

Жирные руки Шагрена сомкнулись у него на горле, и Бонд, еще до конца не проснувшись, вступил в схватку не на жизнь, а на смерть — уже в который раз. Рефлексы и опыт сработали раньше, чем неохотно пробуждающееся сознание: действуя чисто автоматически, он изо всех сил ткнул пальцами в глаза Шагрена, но тот успел вовремя повернуть голову в сторону ровно настолько, насколько это было нужно. Бонд резко согнул и выпрямил ногу, как пружину, почувствовав, как его голень с размаха ударила в пах противника, но ветеран войны во вьетнамских джунглях не ослабил хватку. «Вполне возможно, что у него нет с собой оружия, — подумал Бонд, — потому что он хотел застать нас врасплох и сделать свое дело по-тихому».

Бонд чувствовал, что у него больше не осталось никаких резервов физических сил. Эта схватка была уже лишней, невыносимой для его тела — изголодавшегося, избитого и измученного. Будь на нем его собственные ботинки, он смог бы воспользоваться спрятанным в подошве лезвием: этим коротким клинком можно было если не убить, то уж по крайней мере серьезно ранить противника и получить возможность нанести решающий удар, когда тот хотя бы на миг ослабит хватку на горле. Увы, вместо привычной боевой обуви на Бонде были совершенно бесполезные ботинки, снятые с погибшего пилота авиалайнера. В легких Бонда оставалось все меньше воздуха.