Дьявол носит «Прада»

— Да ты мне это уже сто раз говорила! Я знаю это и очень вам благодарна, но дело не в деньгах. Я никак не могу оставить работу, не могу просто сорваться и приехать, даже на выходные. А ты думаешь, стоит лететь через всю страну только для того, чтобы в субботу утром Миранда позвонила и велела привезти из химчистки свои вещи? Ты этого хочешь?

— Конечно, нет, Энди, просто я думала — мы думали, — что ты сможешь поехать в следующие несколько недель, раз уж Миранда собирается во Францию и все такое… И если бы ты поехала, тогда бы и мы с папой поехали. А теперь ты летишь в Париж.

По ее голосу я поняла, что она на самом деле хочет сказать: «Ты летишь в Париж и пренебрегаешь своими семейными обязанностями».

— Мамочка, дай-ка я тебе все как следует объясню. Я еду не в отпуск. Не я предпочла лететь в Париж, вместо того чтобы посмотреть на своего новорожденного племянника. Это вовсе не мое решение, и ты знаешь это, только почему-то не хочешь понять. Дело обстоит так: либо через три дня я еду с Мирандой в Париж, либо меня уволят. Можешь ты предложить что-то третье? Если да, то мне было бы очень интересно послушать что.

Она помедлила, а потом сказала:

— Нет, солнышко, конечно, нет. Мы все понимаем. Я только надеюсь — надеюсь, что ты довольна тем, как все складывается.

— Что ты этим хочешь сказать? — процедила я.

— Да ничего, ничего, — заторопилась мама, — ничего, кроме того, что мы с папой надеемся, что ты счастлива. И ведь похоже, что ты, хм… делаешь успехи. У тебя все в порядке?

Я немного смягчилась, потому что она, несомненно, старалась изо всех сил.

— Да, мамочка, все замечательно. Мне вовсе не хочется ехать в Париж, это будет сущий ад, работать придется двадцать четыре часа в сутки. Но год подходит к концу, скоро весь этот кошмар будет позади.

— Я знаю, милочка, я знаю, что это был трудный год. Я только надеюсь, что все для тебя закончится удачно. Вот и все.

— Я тоже на это рассчитываю.

Мы простились очень тепло, но у меня осталось отчетливое ощущение, что родители во мне разочарованы.

Таможенный досмотр в парижском аэропорту стал настоящим кошмаром, зато сразу по выходе я увидела элегантного водителя, размахивающего табличкой с моим именем; одной рукой открыв передо мной дверь автомобиля, другой он протянул мне сотовый телефон.

— Мисс Пристли просила, чтобы вы позвонили ей по прибытии. Я взял на себя смелость ввести в память телефона номер ее отеля. Она в апартаментах Коко Шанель.

— Гм… ладно. Спасибо. Пожалуй, я позвоню прямо сейчас. — Я вполне могла бы этого и не говорить.

Но не успела я нажать хотя бы одну кнопку, как телефон заверещал и экранчик озарился тревожным красным светом. Если бы только водитель не смотрел на меня так выжидательно, я отключила бы звонок и притворилась, что ничего не замечаю, но у меня было отчетливое ощущение: он приставлен специально, чтобы следить за мной. Что-то в его взгляде говорило мне, что не в моих интересах не услышать этот звонок.

— Алло? Это Андреа Сакс, — проговорила я сугубо профессиональным тоном, в душе ни на йоту не сомневаясь, что звонит не кто иной, как Миранда.

— Ан-дре-а! Сколько времени показывают ваши часы?

Что это, какой-то подвох? Прелюдия к тому, чтобы отругать меня за опоздание?

— Сейчас посмотрю. Вообще-то на них пять пятнадцать, но я еще не перевела на парижское время. Значит, сейчас должно быть одиннадцать пятнадцать утра, — бодро объявила я, надеясь начать наше великое путешествие на мажорной ноте.

— Благодарю вас за все эти ненужные подробности, Ан-дре-а. А могу я узнать, чем конкретно вы занимались последние тридцать пять минут?

— Дело в том, что посадку несколько задержали, а потом мне еще надо было…

— Потому что, согласно тому расписанию, которое вы сами составили, ваш рейс прибыл в десять тридцать пять утра.

— Да, в это время самолет должен был приземлиться, но, видите ли…

— Мне неинтересно выслушивать, что, с вашей, точки зрения, я должна видеть, Ан-дре-а. Это совершенно непростительное опоздание, и, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие две недели такое поведение больше не должно иметь места.

— Да, конечно. Мне очень жаль.

Сердце у меня колотилось как бешеное, и я чувствовала, как щеки начинают пылать от унижения. Унизительным было само обращение, но еще более тошно было сознавать, что я потворствую ей. Я только что извинилась — и вполне искренне — за то, что не смогла заставить самолет приземлиться точно в указанное в расписании время, а потом еще и за то, что недостаточно сообразительна, чтобы суметь никем не замеченной пробраться через французскую таможню.