Дьявол победил

На следующее утро я поспешил встать пораньше, дабы успеть на автобус, отходивший без десяти семь. Чувствовал я себя прескверно, голова по швам шла, все вокруг раздражало меня, спать хотелось невыносимо, но надо было уезжать, чтобы больше никогда не возвращаться. Так оно и получилось – в деревню я больше не вернулся. Мне почему-то казалось, что если я еще когда-нибудь приеду туда – она уже не сможет принять меня, как своего, а будет стращать тем же ощущением подспудной боязни, какое вселяется во всех прибывающих туда чужаков, ибо отныне я был чужой. Конечно, вопросов у меня по-прежнему оставалось больше, чем ответов, я так и не узнал, чем вся эта каша закончилась, какой была судьба тех людей, среди которых на первом месте для меня был Д. С ним я тоже никак не связывался с той поры, хотя чувство долга (или вины) иногда подначивало меня сделать ему хоть один звонок. Я хотел как можно скорее выпустить из памяти все, в ней запечатленное, что лишало меня покоя, но мне это не удавалось еще долгое время. Мне даже снились кошмарные сны, в которых Юрий звал меня к себе, пока еще не поздно, да еще много чего безликого, но не менее пугающего. Долго я еще не мог отделаться от навязчивого ощущения, будто какие-то узы связывали меня с этим страшным человеком.

Такова история, которую я хотел поведать. Я не просто так вспомнил именно ее: теперь, когда я рисковал в любой момент оказаться сбитым на обочину жизни, меня словно озарило: мои конкуренты по жизненному пространству – не есть ли они те самые «живучие», против которых так отчаянно восстал Юрец и от которых теперь хотела уберечь меня Богиня? Возможно, думая так, я был на сто процентов прав, однако как никогда прежде страдал от своей беспомощности, бесприютности и на горе выклянченной беспривязности. Об одном еще я хотел вспомнить напоследок: изнывая в больнице, я не устоял перед одним постыдным соблазном. Я обещал себе, что это будет в последний раз, но, в любом случае, из песни слов не выкинешь, и я позволил себе сочинить рифмосплетение. Точнее – довести до кондиции то, которое уже год, как забросил в подвешенном состоянии. Я полагаю, что его неплохо пристроить здесь под занавес, прежде чем перейти к описанию того самого важного, что мне теперь остается рассказать. Пусть этот набор строф не имеет ни малейшей эстетической ценности, но и он вышел из чрева боли. Посвящается последним дням Владимира Ульянова.

Ты обрывок бессмысленной жизни
Продолжал, содрогаясь, сжимать.
Твой завет в прикладном нигилизме
Скоро будет другой исполнять.

Перед волей судьбы замирая,

Одну боль помнит ум хорошо,
Словно Землю от края до края
Ты в гееннских мученьях прошел.

И в шезлонге вразвалочку сидя,

Ты в пространство вперяешь свой взгляд.
Он такой же пустой, как Россия,
Коей дети в трясине сидят.

Мертвечиной зловонной уделан

Героически пройденный путь.
И тебе самому можно смело,
Хоть сейчас к ней на равных примкнуть.

Эти груды костей, облаченных

В корку кожи и ворох тряпья,
Всех надежд, чтобы сгинуть прощенным,
Беспощадно лишают тебя.

Ты проклятьем желал разразиться

Ненавистному Богу в глаза,
Но уста могут только кривиться,
Да и разум уже отказал.

Значит, хочет возмездия сила

Побежденным одним помогать?
Только воли она не сломила
И посрамлена будет опять!

Зло стоит за добром, наготове

Новой местью ответить на месть.
Пусть Мессию весь мир славословит —
Никому одесную не сесть.

Ты теперь уже знаешь, конечно,

Сколь у проклятых участь проста:
В ней нет места слезам безутешным,
Лишь бездонной тоски пустота.

V. Последняя агония