Дьявол победил

– Ну что, Карлсон?! Не дали б тебе крылья – так бы и нахлебался сукровицы?

Заметив, что я хочу что-то сказать, он предупредительно выставил вперед правую руку и снова заговорил голосом улыбающейся гадюки:

– Представляться не буду, даже не надейся. Мне вообще стыдно за тебя в последнее время. Так что не злоупотребляй моим терпением и не расписывайся в своей деградации, допытываясь, кто я. Я все знаю, чего ты хочешь. Ты всегда хотел слишком многого и ни за что. А должок, между тем, так и висит непогашенным.

Видя, как я с опаской оглядываю его свиту, демон отвлекся от своей белиберды и добавил в качестве комментария:

– Не смотри на них так! Они тебя презирают. И на счастье твое они тефтелю кладут. Они все – Презирающие. Пятым будешь?…

При этих словах он издал скальпирующие слух звуки, напоминавшие воспроизведенную в замедленном темпе смесь козьего блеяния и лягушачьего кваканья, только хриплые и клокочущие (иных быть и не могло, с железным-то штырем в дыхательных путях). Поняв, что он так смеется, я весь превратился в отвращение. Бог ты мой! Эта маленькая, чахоточная, ублюдочная гнида, не имущая сил причинить мне сколько-нибудь существенный вред, пробуждала гораздо больше темных, первобытных страхов, чем мог бы это сделать любой всесильный злодей. Под его взглядом я преображался в мумию, набальзамированную всеми негативными эмоциями, какие только доступны живым людям, становящимся от них дрожащими тенями. Да еще и все эти человеческие развалины, непонятно как продолжающие безмятежно существовать с таким несовместимым с жизнью состоянием «здоровья»! Это был предел, предел всему!.. Всему человеческому, ибо его власть здесь заканчивалась.

– Да, они – Презирающие, дослужившиеся до Полубогов и даже ты для них – не авторитет. Поэтому гоголем тут не выступай.

Презирающие… Вот от какого ключевого слова все встало на свои места. Почитавшийся мною архетип смертного, в бесовской гордыне отворотившегося от маленьких радостей, считавшихся им крошками навоза, подсыпанными рукой Судьбы, не согласившейся отдать ему сполна неизреченное счастье длиною в жизнь, законную принадлежность коего ему он считал безоговорочной. Этим унизительным подачкам он предпочел безысходную, непреходящую и неизбывную муку – кровь из ран, терние на челе и ледяные шипы Презрения в сердце. Что тут таить, я сам плевался от всех мелочей, делающих жизнь немного веселее, я считал низшими животными всех тех, кто довольствуется милостыней злой мачехи, кто умеет получать удовольствие от невеликого. Но кто бы мог подумать, что развитие такого рода идиосинкразии обретет свои законченные формы в некротических белковых массах? Тем временем демон, не желавший угомониться, зашикал с новой силой:

– Вот уж не думал, что тебя будет так трудно оторвать от всякого свинства. Ты знаешь, я устал ловить моменты для твоего восстановления, мне бесконечное число раз приходилось начинать с нуля! Но наблюдать за брачными играми твоих внутренних зверей доставляло мне много веселых минут, а то и часов. Рассуждая о крайней лицемерности любого взаимодействия полов, не окрашенного эротизмом, следом нанизывал замечание о том, как унизительно общаться с женщиной, не имея возможности осязать ее детородной системы. Однажды ты мне особенно подтянул настроение, когда упомянутая философия чуть не довела тебя до мысли о самоубийстве. Подумаешь – вечность, заявил ты с характерным апломбом, моя жизнь и есть целая вечность Голгофы, какая разница – вечностью больше, вечностью меньше! Жаль, что дальше дело не пошло, но начало было, я тебе скажу, впечатляющим.

Тут его ахинейский монолог прервал донесшийся с левой стороны от меня утробный рев, сопровождаемый бульканьем, и в нос ворвалась струя гнилостной вони: это тот, которым трапезничали черви, вздумал очистить от них желудок. Едва завершив свою процедуру, он тут же завладел пистолетом (как выяснилось, у него наличествовала кобура на поясе) и выстрелил в потолок. В следующую же секунду где-то на задворках зала открылась высокая, узорчатая дверь, и из нее выбежали… Ну назовем их полоумными дистрофиками, одетые с разной степенью непристойности, но у большинства туалет ограничивался панталонами и рубахой нараспашку. Презирающий с видом дрессировщика указал дулом пистолета на извергнутую им извивающуюся кучу, и около десятка этих недолюдей одновременно накинулись на нее, принявшись с чавканьем поджирать. У меня потемнело в глазах.