Дьявол просит правду

— Дальше вычитываю у американки-то, — продолжает свою историю Клавдия Степановна, — надобно у мужика ревность возбудить. Ну как тут быть? Могзгами пораскинула, да и придумала. Узнала, что Люськи этой буфетчицы подруга в субботу в нашем городском кафе день рождения справляет. И, конечно, Люська туда и сама явится, и моего припрет. А у нас на ферме начальник зверохозяйства есть, мужик видный и вдовый. Ну я к нему подкатываюсь: «Ефимыч, так и так, мне надо моего Николашку проучить, а то к молодухе убег. Приглашаю тебя в кафе вечером в субботу, за все заплачу, ты только пойди!» А Ефимыч мне: «Обижаешь, Клавдия, я и сам тебя приглашу, и заплачу за все! Что я, не мужик что ли? Почту за честь! А ты, гляди, принарядись, как положено!» Сказано — сделано. Я опять к Галке из театрального. А она мне такой костюмчик соорудила, закачаешься — декольте до пупа, юбочка в облипочку, все формы так и обтекает! Ефимыч как увидел меня, так и ахнул: «Николашку, — говорит, — прямо сейчас кондратий хватит! Такую бабу профурыкал!» Ну мы со звероводом сели чин по чину — винца, закусочки заказали и танцевать пошли. А тут как раз Николашка со своей кралей нарисовался. Гляжу, аж позеленел весь! Ну, думаю, удалось — взревновал…

— И как взревновал! — соглашается Фомич.

— Потом у американки было сказано — требуется мужику подкинуть какой-нибудь предмет, чтобы напоминал ему о тебе. Ну типа вещдок, чтобы не расслаблялся. Американка советует фотографию по компьютеру выслать. А откуда у меня компьютер? Да я и отродясь не знала, как по нему можно портрет свой переправить. Я другое придумала. У Фомича на работе, в СМУ ихнем, ежемесячная стенгазета выпускается — городские новости, передовики производства, культурные события, то да се… А газету эту Зойка выпускает, моей соседки дочка, она там у них в профкоме кем-то состоит. Ну я к соседке — с тортиком к чаю, туда-сюда… Договорилась с Зойкой, что она в ближайшей газете мое фото с концерта разместит — в блестящем платье да с микрофоном. И подпишет: «Клавдия Куликова покорила публику своим пением». Это мы вместе с соседкой и с Зойкой за чаем с моим тортом придумали! Так оно и вышло. Мой портрет целый месяц у них в СМУ на проходной красовался вместе со стенгазетой, и Фомич — хошь не хошь — кажное утро мне в глаза смотрел. По мне, лучше вещдока и не придумаешь! Вот ведь как лихо подстроила!

— Подстроила на славу! — признает Фомич.

— Далее американка велела исчезнуть — да так, шобы ни слуху, ни духу! Шоб изменщик проклятый всю свою дурну голову сломал, куды это его брошенка запропастилася? Мужики ж, они такие скоты распоследние! Хоть и бросил, козлище такой, но исподтишка-то все равно бдит — как там бывшая-то, исправно мается али уже утешилась? Ну, я с председателем нашего колхоза поговорила, на ферме две недели за свой счет взяла — и айда к сестре в Саратовскую область! Только меня и видели! Никому ничего не сообщила и адреса не оставила — ни соседям, ни подружкам. Только сына с дочерью предупредила, шоб чего доброго тревогу не подняли да в розыск сгоряча не заявили. Только отцу, говорю, ни-ни! Они и пообещали, им-то чего, сами небось в расстройствах от его поступков таких кобелиных. А я под Саратовом справно отдохнула, порозовела еще на сестриных харчах, а как вернулась, сразу мне сообщают: «Фомич твой тут все две недели сам не свой ходил. Все вздыхал — куда же бывшая жинка сгинула? А, мол, Люська эта его ему как-то возьми да брякни: „Да что она тебе сдалась, Коленька? Нету, и слава богу! На кой она нам!“ А мой как рявкнет на нее, люди сами слышали: „Не лезь не в свое дело, курва! Клавка хоть и бывшая моя, да мать моих детей! И покуда не найдется, я по ней беспокоиться обязан!“. А от меня и впрямь ни слуху, ни духу — ловко так запряталась…»

— Как сквозь землю провалилась! — уточняет Фомич.

— Апосля американочка моя строго-настрого наказала первой мужику не звонить. Но у меня и телефона-то нетути, не на пункт же переговорный мне переться ради ентого гулены! Этот ейный наказ мне проще всего дался. Я тихонечко своими делами занималась, никого не трогала. С фермы — в дом, из дома — на ферму. А вот Фомич мой, напротив, задергался, замельтешил. Раз как-то мелькнул возле нашего доильного павильона, хотя делов никаких у него там быть не могет. Ну мне девки-доярочки тут же доложили — надысь ошивался твой-то, вокруг фермы круги выписывал! Ну, думаю, на подходе ты, голубчик мой! А то поди думал, шо я сама к нему бегать стану, рыдать да упрекать… А вона ничего, перетопталсси!

— Так и не объявилась ни разу, зараза! — восхищается Фомич. — Ни слезинки не выплакала!

— Зато, американка говорит, ежели уж он сам к тебе пришел — не брыкайся да долго не выпендряйся! Значит, пробил твой час! Прощай срамника, принимай взад и дурного прошлого боле не поминай! Тогда все и образумится своим чередом. Так что когда Николаша на пороге-то у меня возник, я только молча объятия раскрыла да навстречу встала…

— Как лист перед травою! — свидетельствует Фомич.