Дьявол просит правду

Я молчала. Наверное, они решили, что мне нечего сказать. Мне и в самом деле было нечего сказать. Чтобы объяснить им, что их предположение — полный бред, нужно было достать фотку Петро и рассказать им историю нашего знакомства. Во время которого он одной левой уложил пятерых аккурат напротив нашего овощного (я тогда там продавщицей была, а он грузчиком). Какое-то быдло из другого района (никто из наших их и не знал вовсе) пытались стибрить со склада у бабы Пани ящик пива. Бедной бабке под дых двинули, ящик схватили — а тут Петро нарисовался. И по быстрому так раскидал мерзавцев по углам, бабе Пане водочки налил для обретения чувств, а сам только пот со лба утер да папироску закурил. Тут я его и полюбила. И уже тем же вечером отдалась ему — там же, на складе. Если бы тупые мусора видели, как это у нас было, какими глупыми и нелепыми показались бы им подозрения по поводу меня и Митяя.

Но я молчала.

Мне дали воды из-под крана.

Я приехала в районную больничку, где лежал Петро. Меня не хотели пускать, но я сунула 50 рублей медсестре. Она выдал мне грязный белый халат и проводила до палаты. В мужском отделении травмы воняло мочой и щами. В большой душной комнате стояло штук десять коек. На всех — ободранные мужики. У кого нога к перекладине подвешена, у кого башка в гипсе. Я не сразу узнала Петро. Осунувшийся, с заплывшими глазами и перебинтованной головой он лежал у окна. На тумбочке возле кровати стояла початая пачка „Доширака“. Рядом на табурете сидела его мать.

— Сука, — опустив глаза, прошептала она.

Свекровь всегда меня не любила.

— Хули приперлась? — спросил Петро странным, будто не своим голосом. И закашлялся.

— Нечего тут больше тебе ловить, — добавила яду свекровь. — Импотенция у него. Пожизненная-я-я… — и свекровь завыла, словно оплакивая кончину не члена, но сына.

Я повернулась и вышла вон. На выходе дала еще десятку медсестре и спросила: правда ли это? Сестра разразилась тирадой из мата и медицинских терминов, из которой следовало — а неча пенисом махать направо и налево. И вообще хорошо — одним козлом меньше станет.

Стемнело, а потом стало светать. В окне комнаты все четче прорисовывалась наша районная свалка. Бомж Никитка уже начал утреннюю смену по сбору стеклотары. Бомжиха Катька рылась в предрассветной дымке и туманных очертаниях помойки. На моем подоконнике пустая бутылка „Московского“ коньяка. Вчера Галка поднесла, что это с ней? Сама-то всего рюмашку хлопнула и к себе ушла. В пепельнице воняли окурки, тараканы ошалели и лезли изо всех щелей. В утреннем свете они казались особо отвратительными. А мне казалось, что все это происходит не со мной.

Чтобы скрыть красные с перепою глаза, я надела черные очки. И черное платье — китайский крепдешин. И снова поехала в больничку. Еще не было семи утра. У дверей храпел на стуле сторож, на этаже кемарила, уронив голову на стол, дежурная медсестра. Я беспрепятственно прошла в палату Петро. Там тоже все спали. Бодрствовал только дедок с подвешенной к перекладине над кроватью ногой. Он стрельнул у меня сигаретку. Я протянула ему мятую пачку „Пегаса“ и подумала: „Интересно, а как он собирается курить? Прямо в койке?“ Но дедок закряхтел и спрятал папироску под подушку. И отвернулся к стене.

Я подошла к спящему Петро. Всунула руку под одеяло, нащупала член. Я гладила и ласкала его. И даже говорила ему что-то. Когда-то Петро очень любил, когда воскресным утром я так будила его. Если воскресенье начиналось с хорошего секса, Петро мог быть трезвым почти до самого вечера. В такие дни он бывал необычайно галантен: мы с ним и нашей дочкой Машкой шли в парк, ели там с лотка шашлыки и пили пиво на лавочке. Но теперь его член не подавал признаков жизни. Я наклонилась и поцеловала его. И привычный запах Петро перемешался с мерзким запахом больнички. Этот запах своего горя я не забуду никогда. Его пенис так и не ответил на мои ласки.

Я поняла, что Петро для меня больше не существует.

Я плакала и прощалась с ним.

Дедок, который все же подглядывал, потом сказал, что я ласкала его так, что казалось — он должен ожить.

Но он остался лежать.

А я поехала домой.

Потом я размышляла, как жить дальше. Из овощного ларька, где я трудилась до последнего времени, меня уволили. Просто так. Гоги, хозяин, сказал: „Вах, бабла нет продавщицу держать — сам торговать буду“. Да и в пень его. Денег у меня немного оставалось — на карте. У нас с Петро такая традиция — все нычки мы в старый учебник географии складываем — прямиком на карту СССР, там вкладыш такой глянцевый. Это чтобы не ошибиться, когда деньги на ощупь ищешь или со страшного похмела. Очень удобно.

Подумала — к мамашке, может, смотаться под Рязань? Тем более, у нее сейчас Машка моя на каникулах гостит. Но потом представила — поезд, вонь, жара… А потом маманькины предъявы, Машкины капризы и пахота в огороде… Нет, подумала я, и позвонила Вичке.