Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

Убийство Гаррисона обрушилось на город подобно тяжелому занавесу. Время как бы разделилось на то, что было до, и на то, что стало после. В других обстоятельствах городские газеты печатали бы на своих страницах нескончаемые серии статей о значении и последствиях выставки, но сейчас эти темы по большей части обходили молчанием. Выставка все еще оставалась открытой; неофициально она работала еще и 31 октября, а поэтому множество мужчин и женщин пришли на нее с прощальным визитом, как будто для того, чтобы выразить уважение усопшему родственнику. Обозреватель одной из газет, Тереза Дин, описывала, что сказала ей одна заплаканная женщина: «Это прощание столь же печальное, как и любое другое, которое мне довелось пережить за все прожитые мною годы». Уильям Стид, британский редактор, брат которого, Герберт, описывал открытие выставки, прибыл в Чикаго из Нью-Йорка в ночь накануне официального закрытия, однако со своим первым визитом на выставке побывал только на следующий день. Он утверждал, что ничего из виденного им в Париже, Риме или Лондоне не выглядит так блистательно и совершенно, как Суд Чести.

В тот вечер выставка была освещена в последний раз. «Под звездным небом расстилалось озеро, темное и мрачное, – писал Стид, – но на его берегах в блеске и сиянии стоял город бледно-кремового цвета, прекрасный, как мечта поэта, и молчаливый, как город мертвых».

Черный город

Выставка оказалась неспособной к тому, чтобы в течение долгого времени оказывать влияние на Черный город. После ее формального закрытия тысячи рабочих присоединились к громадной армии безработных и бездомных, нашедших приют среди огромных и заброшенных дворцов выставки. «По прошествии ужасной зимы, наставшей после закрытия Всемирной выставки, эти несчастные люди выглядели худыми и изголодавшимися, – писал романист Роберт Геррик в романе «Паутина жизни». – Расточительный город вложил все свои силы в это прекрасное предприятие и, показав миру сей превосходный цветок своей энергии, рухнул… Одежда непомерных размеров, которую пошил для себя город, оказалась слишком большой для него; мили пустых магазинов, отелей, многоквартирных домов ясно свидетельствовали о его усохшем, скукожившемся состоянии. Десятки тысяч человеческих существ, заманенных в этот когда-то праздничный, многообещающий город громадными зарплатами, остались на мели, без еды, без права укрыться в его пустующих зданиях». Это был явный контраст и к тому же чрезвычайно мучительный. «Что за зрелище! – восклицал Рей Стэннард Бейкер в своем журнале «Эмэрикен кроникл». – Какое человеческое падение после великолепия и расточительности Всемирной выставки, двери которой закрылись совсем недавно! Высоты величия, гордости, возвышенности, выставленные напоказ в течение одного месяца, а в течение другого глубина человеческого несчастья, страдания, холод, голод».

В эту первую жестокую зиму Чарльз Арнольд, фотограф Бернэма, сделал множество снимков по различной тематике. На одних был заснят утопающий в мусоре павильон «Машиностроение» с закопченными стенами. На одной из стен расплывалось пятно от брошенной емкости с какой-то темной жидкостью. У основания колонны стоял огромный ящик – по всей вероятности, жилище безработного сквоттера [219]. «Форменное запустение, – писала колумнистка Тереза Дин в репортаже о своем посещении Джексон-парка 2 января 1894 года. – Лучше вообще сюда не ходить. Если бы вокруг вас не было толпы страждущих, вы протянули бы руки и с молитвой на устах, попросили бы все снова вернуть назад. Это выглядит жестоким, именно жестоким угощать нас таким зрелищем; погрузить нас в волшебный сон и на шесть месяцев отправить в плаванье на небеса, а затем вычеркнуть все это из наших жизней».

Через шесть дней после ее посещения произошли первые пожары, которые уничтожили несколько строений, включая великолепный перистиль. На следующее утро «Большая Мэри», покрытая сколами и грязью, стояла над кучей закопченной стали, скрученной в огне.