Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

Женщины и мужчины пропадали примерно в равных пропорциях. Фанни Мур, молодая девушка, приехавшая из Мемфиса [102], не вернулась в пансион, в котором она остановилась, и больше никто никогда ее не видел. Дж. У. Хайлиман однажды вышел с работы, сел в пригородный поезд и пропал; как писала «Трибюн», «пропал, словно его поглотила земля». Жители были уверены, что женщин насилуют, мужчин грабят, а их трупы бросают в воду реки Чикаго или в аллеях, вливающихся в Халстед-стрит [103] и в плотно укатанный участок Кларк-стрит [104] между перекрестками с улицами Полк-стрит и Тейлор-стрит, более известный офицерам-ветеранам как Шайенн. Обнаруженные тела отвозились в морг; если они оставались невостребованными, их следующим пристанищем становился анатомический амфитеатр в медицинском колледже на Раш-стрит или больница округа Кук, а уже оттуда трупы направлялись в лабораторию сочленения для выполнения тонких операций, связанных с освобождением костей и черепов от мышечных и соединительных тканей, их промыванием и отбеливанием. После этого следовала сборка скелетов для последующего использования врачами, демонстраций в анатомических музеях, а также частных коллекциях авторов научно-популярных книг. Волосы продавались на парики, одежду передавали в богадельни.

Это напоминало безотходное производстве на скотобойнях «Юнион»: в Чикаго ничего не шло в отходы.

Один

Чикагские архитекторы и их коллеги с востока снова встретились утром в понедельник, 12 января, в библиотеке компании «Бернэм энд Рут», на верхнем этаже здания «Рукери». Рута на встрече не было. Уильям Р. Мид приехал из Нью-Йорка на замену своего убитого горем партнера, Маккима. Пока собравшиеся ждали прихода своих остальных коллег, некоторые из присутствующих подходили время от времени к окнам, выходящим на восток библиотеки, и смотрели на безбрежную гладь озера Мичиган. Свет, проникавший в комнату, был неестественно ярок благодаря солнечным лучам, отражающимся от поверхности озера и заснеженного берега.

Бернэм встал, чтобы поприветствовать гостей, но по нему было видно, что на душе у него нерадостно. Он был уверен, что архитекторы с востока снова прибегнут к продолжительной дипломатической сдержанности, и сейчас, казалось, был одержим идеей победить их с помощью лести, граничащей с показным религиозным поклонением – тактикой, которой, по словам Луиса Салливана, Бернэм владел виртуозно. «Будучи не особенно восприимчивым к лести, если не считать случаев использования ее в сентиментальных ситуациях, он сам быстро понял ее действенность, когда щедро расточал ее в адрес крупных бизнесменов», – писал Салливан. Луис многократно наблюдал, как это происходит, и поначалу поражался бесстыдству Бернэма; единственное, что еще больше поражало его, так это глупость того, кому эта лесть была адресована и кто принимал ее за чистую монету. Этот метод был примитивным, но он работал.

И вот что еще вспоминал Луис Салливан: «Вскоре стало заметно, что он все больше и больше преклоняется перед архитекторами с востока, потому что они одним своим присутствием буквально рассеяли дремучее невежество и предрассудки своих западных собратьев».

Заметил это и Хант. «Черт возьми, – прохрипел он, – мы что, приехали сюда в качестве миссионеров? Может, начнем наконец работать?»

Слабую надежду на то, что соглашение может быть достигнуто, почувствовали все, кто был в комнате. Адлер весело смотрел на коллег; Салливан едва заметно ухмылялся. Олмстед с невозмутимым видом наблюдал, как будто прислушивался к постоянно донимавшему его громкому шуму в ушах. На лице Ханта застыла немыслимая гримаса: поездка из Нью-Йорка и экскурсия в Джексон-парк обострили его подагру.

Вмешательство Ханта встревожило Бернэма. Оно снова болезненно напомнило ему о пренебрежительном отношении архитекторов с востока, о том, что его отвергли в Гарварде и Йеле; однако сказанное Хантом и явное согласие с ним всех присутствующих заставили Бернэма сосредоточить внимание на обсуждаемом вопросе. Вот как это виделось Салливану: «Бернэм вышел из состояния сомнамбулической прострации и вернулся в реальность. Он обладал достаточным чутьем и понял, что «дядюшка Дик» – так звали Ханта – оказал ему необходимую услугу».

Бернэм объявил собравшимся, что с этой минуты они являются Советом архитекторов выставки, и предложил им выбрать председателя. Председателем был избран Хант. «Таким образом, естественное доминирующее положение этого мастера вновь безоговорочно подтвердилось, – писал Ван Брант, – а мы в очередной раз стали его желанными и счастливыми учениками».