Дьявол в сердце

Священники боялись женщин, но Люку было нечего бояться: она будет его благой вестью перед Богом. Она выпрямилась на изъеденном дереве, прижала рот к решетке и попыталась увидеть его целиком. Видно было только частицы Вейсса, кусочки мозаики, составлявшие этого человека. Отодвинувшись на сиденье, Вейсс еще больше измельчил себя, он превратился в маленькие белые квадратики, подрубленные лиловыми ромбами. Даже в этом ограниченном пространстве он ускользал от нее. Ситуация казалась ей странной. Полумрак, она на коленях, он сидит совсем рядом, надолго ли еще их разделяют тишина, исполненная смысла, и дуб ушедшей эпохи?

— Добро пожаловать в обитель Господа. Необязательно вам было ехать так далеко, чтобы увидеть священника.

Тон был ироническим, шутливым, почти веселым, и она увидела себя со стороны, пустившуюся за ним в погоню по лабиринтам Вильжюифа и приходам Парижа.

— Я вам задала вопрос.

Ей было интересно, он сейчас в своих ботинках «текника»? Черный плащ, наверное, висит на вешалке в ризнице. На метро он ездит или на машине? Если у него есть машина, она, должно быть, маленькая и черная, набитая книгами и газетами.

— Братская любовь ведет меня по разным дорогам, мадам.

— Когда вы думаете обо мне, вы называете меня мадам?

— Я не уверен, что вы хотите задать именно этот вопрос.

Желать или не желать, желать, чтобы жить, вот какой был вопрос, единственный, имевший значение. Элка дрожала в полумраке. Он склонился к ней по другую сторону перегородки. Под белой ризой и лиловой епитрахилью было тело мужчины. Хотел ли Вейсс ее слабости в эту минуту? Она подумала о картине Линднера: пара спиной к спине, заложники невозможного диалога. Одеревеневший язык и зловещие позы. Как признаться ему в этой страшной зависимости, в этой младенческой беззащитности?

— Я слушаю вас, мадам.

Она решила броситься очертя голову: предусмотренное ею меню включало закуски с лимоном, а затем ливанский мед.

— Я хочу сказать вам что-то чрезвычайно важное.

— Не бойтесь, Бог любит вас.

— Вы повторяетесь. Да и что вы знаете о любви, месье?

— Вы можете не называть меня «отец», действительно, это совсем необязательно.

Она пожалела, что у нее нет в сумке магнитофона, потому что голос Вейсса был настоящей провокацией, приглашением к греху, искушением; его голос был кисло-сладким леденцом, который он все время сосал во рту, голос, который обещал то, о чем он никогда не сказал бы вслух.

— Ответьте, пожалуйста.

— Любить — наше общее призвание, мое — посвятить свою жизнь Богу.

Она кусала локти. Надо было сломать перегородку, быть женщиной, а значит, немного пророком. Она дотронулась до сердца Мод и бросилась в ледяную воду.

— Я хотела бы посвятить свою жизнь любви.

— Браво. Мужчины и женщины бьются, чтобы хоть немного восстановить социальную справедливость. Эта любовь сильнее зла.

— Не надо ля-ля. Я говорю не об этой любви.

Пауза.

— Любовь Господа появляется, когда мы ищем ее, и зовется благодатью, — невозмутимо продолжал Вейсс. — Каждый человек ищет Господа, однако…

Элка брызнула на свои запястья облачко духов.

— Однако? — повторила она.

— Дети умирают, миллионы людей погибают от голода, идут войны, происходят катастрофы, вандализм, зло приводит нас в отчаяние, но…

Под влиянием неожиданного вдохновения Элка брызнула духами на стены исповедальни. Жасмин, корица, дягиль, в духах «Балтазар» было что-то от «Рив Гош», что-то вечное и провоцирующее. Эти женские духи внесли облако серы в сердце таинства.

Вейсс опять запнулся, вдыхая клубы «Балтазара», чей терпкий запах наполнил исповедальню. Побежденный, проповедник умолк.

— Но Иисус отдал жизнь, чтобы спасти нас от зла и смерти, так ведь?

— Вы быстро учитесь.

Его голос опять стал грустным. «Я переборщила с духами», — подумала она. Вейсс был из тех, кто может простить все, кроме безвкусицы. Она достала из сумки листок бумаги и прокашлялась…

— Читая «Март» Фрица Цорна, я думала о вас. Слушайте: «Так же, как нельзя отделить тело от души, как одно дополняет и определяет другое, и как оба составляют целое… так же нельзя допустить отличие любви от сексуальности. Тот, кому слово «любовь» не подходит, может сказать «сексуальность», а тот, кто возражает против слова «сексуальность», пусть скажет «любовь», если ему так нравится». Здорово, правда?

— Мне кажется, автор умер от рака?

— Он умер оттого, что был нелюбим. Я хотела бы поговорить об этой любви.

— Любовь никогда не может быть преступна, — пробормотал Вейсс.

«Есть!» — подумала она.

Тишина воцарилась в кабинке. Кающаяся дала ей установиться, заполнить каждый сантиметр исповедальни, как это сделали ее духи.

— Видите ли, проблема в том, что такая любовь — благодать. Увы, некоторые отвергают эту благодать, тогда как любовь, о которой я говорю, — дар небес.

— Бог — источник всякой любви, мадам.

У него была такая манера произносить слово «любовь», какой не было ни у кого до него. Вейсс бросал «лю», как обещание, открывающее широкие перспективы, «бо» скользило, как по бархату, и задерживало «вь» так, что слово становилось бесстыдным.