Дьявол в сердце

Брюнет помогает мне подняться. Он ни молодой, ни старый, ни толстый, ни худой, ни высокий, ни маленький. Он похож на всех мужчин, которых сейчас встречают все женщины в Париже, во Франции. Его банальность современна, эти бледные лица производит эпоха, как и эти коротко подстриженные волосы, эту безличную одежду, этот мрачный вид. Прохожий мог бы быть Вейссом, только это не он. Я убираю свой мобильный и бросаюсь вперед очертя голову.

— Извините, пожалуйста, а сколько бы вы мне дали лет?

Человек ошеломленно смотрит на меня. Он торопится, его портфель полон документов, у него срочные встречи, его ждет женщина, он думает, что я ненормальная, но я такая худая и черная, что он не уходит.

— Только не врите, прошу вас.

— Лет сорок, — улыбаясь, уступает он.

— Я страшная?

— Совсем нет.

В качестве постскриптума он добавляет, что ценит мое доверие. С тех пор как у меня рак, я заметила, что 99 % людей очень рады помочь. Готовы доказать свою человечность. Франк ошибался, когда говорил, что все корыстны.

Человек уходит, не оборачиваясь. Женщины, обеспокоенные своим возрастом, не умирают скоропостижно.

«Христос своей смертью попрал нашу смерть», — утверждает Люк, когда я вхожу в церковь. Я во всем хочу убедиться. Страстная Пятница, пятница без? Христос никому не запрещает быть вежливым. Люку наплевать на каждую свою овцу в отдельности, для него важно спасти стадо. Если во Франции, стране куртуазных романов, литературных салонов и бесед, священник и больная раком выпьют вместе стаканчик, это все-таки не преступление?

Я сажусь. Взгляд Вейсса останавливается на мне, перед тем как улететь, словно ночная бабочка. Интересно, нравятся ли ему мои накрашенные губы, кудлатые волосы? Вейсс такой странный тип, что ему могла бы понравиться Мод. Мои сегодняшние духи называются «Особенные»: жасмин, мускус и садовые розы. Тут и святой может впасть в искушение! Я бросила на Вейсса убийственный взгляд, он не дрогнул. На Люке белая риза, его черные «текники», рядом стоят два священника, вдвое старше его. Отправляющие богослужение становятся на колени перед крестом, Смерть сгибает наши спины, Христос и раковые больные стоят лицом к лицу. Последний акт, рукопашная с небытием. Сатана смеется. Земля разверзается, и плоть падает в пропасть. Занавес! В Вильжюифе у верующих есть время подумать.

«Надо ли было Христу пройти через все это, чтобы достигнуть славы своей?» — спрашивает Люк, взгляд его черен.

Никакого света на сцене, полотно закрывает алтарь, ни цветов, ни венков. Отправляющие службу углубились в себя. Очищение, полумрак. Причастия нет, Смерть царит, но триумф ее кажущийся, иллюзорный, Люк знает песнь. Кающиеся молчат. Передо мной ребенок с бритым черепом, как у заключенного. Его мать сдерживает рыдание. Смерть бродит в нашем лагере.

«И к разбойникам причтен», — говорит Люк Вейсс, склонившись над Евангелием. Потом продолжает: «Они распяли его и разбойников, одного по правую, а другого по левую сторону».

Тернии, уксус, крик, раны, кровь, мухи. Страдания Христа, по Люку, — это самый раковый рак, долгая смерть, самая жестокая из агоний, но она отличается тем, что заканчивается так: «Отче! В руки твои предаю дух мой!» Люк напоминает, что «прощение посреди этой смерти подобно источнику жизни».

Я поднимаю голову, мой взгляд превращается в огнемет, Вейсс защищается, как может. Я мечу молнии на сцену. Все трещит, я трепещу.

— Если Ты Сын Божий, сойди с креста и спаси себя самого, — восклицает старец в сутане.

Вейсс резко оборачивается и смотрит на меня так, чтобы я все поняла, раз и навсегда. «И он испустил дух», — вздыхает он, закрывая Книгу в мертвой тишине. Больные падают ниц. Антракта нет, напряжение зрителей на пределе. Затем звучит музыка Баха. Не Джон Элиот Гардинер, а Бах все переворачивает во мне. В кармане я нащупываю украшение, которое понесу на свой вступительный урок. Его мне оставила Мод, убогое сердечко, сердце одинокого привидения.

Люк садится у алтаря. Я прячусь за кем-то, его взгляд опять перекрещивается с моим, я дрожу. Люк кажется подавленным. Я оставляю мое сердце в раздевалке и ухожу из церкви. Не из-за того же, что Христос умер, у ангелочка такой похоронный вид. Он игнорирует меня, словно я не дарила ему «Очи черные». Прочел ли он статью Бурдье? Почему он не звонит? Религия, что ли, ему запрещает?

Толпа расходилась в тишине. В зале Провидения я оборачиваюсь. Христос умер, а мне бы хотелось капельку жизни. Люк пожимает руку женщине. Вместо того чтобы уйти, я стою. Вейсс наклоняется к ребенку. Мое любопытство ненасытно. Я пожираю нежность его взгляда, я фанатка солиста.

Люк Вейсс поднимает голову. Он думал, что я ушла. Треть секунды я видела удивление в его глазах. Потом бурный водопад, берущий начало в его зрачках, полился золотистым потоком. Черная река разлилась, вышла из берегов, пролилась дождем.

* * *