Дьявол

Еще долина. Она застроена кузнецами. Бесчисленные черти, в виде кузнецов, хватают души раскаленными щипцами, бросают их в жар, постоянно поддерживаемый раздувалом, и, когда душа накалится до ковкости, берут ее из огня большими железными вилами и, наткнув таким образом вместе двадцать, тридцать, даже сто душ, бросают эту пламенную массу на наковальню под молоты других чертей, которые стучат без перерыва. Когда молоты сплющат души в лепешку, ее перебрасывают другим кузнецам, не менее свирепым, которые перековывают их обратно в первобытный вид, чтобы потом повторить всю игру с начала. Сам Тундал подвергся этой муке, установленной для тех, кто беспечно накопляет грехи, не избывая их исповедью. Выдержав последнее мытарство, душа достигает жерла последней и самой глубокой адской пропасти, похожей на четырехугольную цистерну, из которой поднимается высочайший столб огня и дыма. Бесконечное множество душ и демонов крутятся в столбе этом наподобие искр, а потом опять падают в бездну. Здесь, в недосягаемой глубине провала, лежит Князь Тьмы, растянутый цепями на громадной железной решетке. Вокруг него теснятся черти, разжигая и раздувая под решеткой с треском пылающий уголь. Князь тьмы необычайной величины, черен, как вороново крыло; он машет во мраке тысячей рук, вооруженных железными когтями, и длиннейшим хвостом, усаженным преострыми стрелами. Корчится и тянется во мраке страшное чудовище и, бесясь от боли и злобы, вскидывает руки свои в воздух, напитанный душами, и все их, сколько ни схватит, выжимает в свою пересохшую пасть, подобно тому, как жаждущий крестьянин делает это с кистью винограда. Потом он выдыхает их, но, только что они полетели во все стороны, как новый вздох исполинской груди опять тянет их в нее, Это казнь атеистов, скептиков, сомневающихся в милосердии божьем, а также всех великих грешников, для которых прочие мучения были только подготовительной ступенью к этому — высшему и вечному.

Другие описывали ад огромной кухней или трапезной, в которой дьяволы — повара и едоки, а души осужденных — кушанья разного приготовления. Уже Джиакомино Веронский изображает, как Вельзевул «поджаривает душу, что добрую свинью» (com'un bel porco al fogo), заправляет ее соусом из воды, сажи, соли, вина, желчи, крепкого уксуса и несколькими каплями смертельного яда и, в таком аппетитном виде, отправляет ее к столу адского царя, но тот, попробовав кусочек души, сейчас же отсылает ее обратно, жалуясь, что она не дожарена. Современник Джакомино, французский трубадур Радульф де Гудан, описывает в своей поэме «Сон об аде» («Le songe d'enfer») большое пиршество, на котором де он присутствовал, в день, когда король Вельзевул держал открытый стол и общее собрание. Едва он вошел в ад, как увидел множество чертей, накрывающих стол к обеду. Входил всякий, кто желал, никому не было отказа. Епископы, аббаты и клирики ласково приветствовали трубадура. Пилат и Вельзевул поздравили его с благополучным прибытием. В урочный час все сели за трапезу. Более пышного пиршества и более редких яств никогда не видал ни один королевский двор. Скатерти были сделаны из кожи ростовщиков, а салфетки из кожи старых потаскушек. Сервировка и кушанья не оставляли желать ничего лучшего. Жирные шпигованные ростовщики, воры и убийцы в соусе, публичные девки с зеленой подливкой, еретики на вертеле, жареные языки адвокатов и много лакомых блюд из лицемеров, монахов, монахинь, содомитов и другой славной дичины. Вина не было. Кто хотел пить, тому подавали морс из ругательств. Со временем тема пиршества в аду стала одной из любимых форм, которыми пользовалась и до сих пор пользуется художественная сатира. Таков веселый ад Беранже. У нас в России к ней обращался даже А.С. Пушкин. Сатирический образ дьявола, пожирателя душ, вдохновил Эдгара По на известный рассказ «Бон–Бон». В русской литературе им пользовался О. И. Сенковский в «Большом выходе у Сатаны».

В качестве мучителей и палачей дьяволы распределялись и по рангу, и порайонно: подобно тому, как бесы — искусители группировались по специальностям управляемых ими грехов, так на каждую категорию последних предполагались и особые черти — мстители.

Теперь вопрос: исполняя свои палаческие обязанности, эти мстители страдали и сами? Муча преступных людей, отбывали ли они в то же время, и собственными муками кару за преступление своей извечной злобы?