Дрейк бросил взгляд на описание их маршрута: два дня в Киеве, где они будут бродить вокруг собора Святой Софии («Прекрасный образец архитектуры Киевской Руси, именно там похоронен князь Ярослав Мудрый», – прощебетала с переднего сиденья Людмила); посетят Золотые ворота десятого века и Владимирскую горку, не говоря уже о государственном университете, Академии наук и Ботаническом саде. Не сомневаюсь, подумал Дрейк, что при этом никакого упоминания не будет о случившемся в 1964 году пожаре в библиотеке академии, когда погибли бесценные манускрипты, книги и архивы, посвященные украинской национальной литературе, как и о том, что пожарная бригада опоздала на целых три часа, и о том, что пожар устроили спецы КГБ в качестве ответа на националистические писания «шестидесятников».
После Киева они потратят один день на путешествие на судне на подводных крыльях до Канева, затем проведут день в Тернополе, где о таком человеке как Мирослав Каминский, конечно же, не соизволят упомянуть, и наконец отправятся во Львов. Как он и ожидал, на улицах столицы – интенсивно русифицируемого Киева он слышал исключительно русскую речь. Только когда они добрались до Канева и Тернополя, стал широко звучать и украинский язык. Сердце у него запело, когда он услышал, сколько людей на нем говорят, и как широко он используется; единственное, что его огорчало, так это то, что ему приходилось повторять: «Простите, ду ю спик инглиш?». Но он мог подождать до тех пор, пока не придет время навестить два адреса, которые он запомнил так хорошо, что был способен повторить их задом наперед.
За пять тысяч миль от этого места президент Соединенных Штатов собрал в узком кругу своего советника по национальной безопасности Поклевского, Роберта Бенсона из ЦРУ и третьего – Майрона Флетчера, главного специалиста по зерновым вопросам в Советском Союзе из министерства сельского хозяйства.
– Боб, вы действительно полностью убеждены, что разведданные с «кондоров» генерала Тейлора и ваша собственная наземная разведка приводят именно к этим цифрам? – спросил он, пробегая вновь глазами колонки цифр, разложенных перед ним.
Доклад, который пять дней ранее представил ему через Станислава Поклевского шеф разведки, содержал разбивку всего Советского Союза на сотню зернопроизводящих зон. В каждой из этих зон был выбран в качестве образца квадратный участок местности размером десять на десять миль, сделано его приближение и увеличение, после чего проанализированы зерновые проблемы. На основе этих ста образцов его эксперты составили цельную картину и спрогнозировали урожай зерна во всей стране.
– Господин президент, если мы и ошибаемся, то только проявляя более осторожный подход, так как показываем Советам такой урожай, которого они вряд ли могут ожидать, – ответил Бенсон.
Президент посмотрел на сидевшего напротив специалиста по сельскому хозяйству.
– Доктор Флетчер, вы сможете это объяснить так, чтобы даже неспециалист понял?
– М-да, сэр… господин президент, для начала надо вычесть по крайней мере десять процентов из общего урожая, чтобы получить цифру полезного зерна. По некоторым подсчетам, надо вычитать все двадцать процентов. Эта весьма скромная цифра – десять процентов – учитывает уровень влажности, присутствие посторонних примесей вроде камней и пыли, земли и гравия, кроме того, потери при транспортировке и во время хранения, так как нам известно, что им здорово не хватает мощностей для хранения. После этого необходимо вычесть то зерно, которое Советам придется оставить селу, т. е. до того, как они смогут произвести государственные поставки, предназначенные для питания промышленного населения. На второй странице моего доклада имеется таблица.
Президент Мэтьюз перевернул разложенные перед ним листки и проглядел эту таблицу. Она выглядела следующим образом: