Дьявольская секта (Сборник)

Это была удивительная, невероятная, прямо-таки умопомрачительная история, в которую я ни за что бы не поверил, если бы не странная фотография в моей фотолаборатории. Однако Фаллон принял ее всерьез, а он был вовсе не дурак, и Холстед тоже, хотя за адекватность его восприятия действительности я бы не поручился.

Твердо решив пресекать малейшую попытку ученых мужей облить друг друга грязью, я взял бразды правления в свои руки. Ни Фаллону, ни Холстеду не хотелось потерять шанс заполучить заветный поднос, так что им пришлось примириться со всеми моими жесткими требованиями, а я извлекал из своего положения максимальную выгоду.

Начать повествование я предложил Фаллону, поскольку он производил впечатление рассудительного и уравновешенного человека. Потеребив мочку уха, профессор положил на стол свои худые руки и со вздохом произнес:

— Как вам известно, я работаю главным образом в Мексике. Вам что-нибудь известно о народе майя?

Я покачал головой — профессор язвительно усмехнулся и продолжал:

— Что ж, это даже облегчит мою задачу. То, что я сейчас расскажу вам, на первый взгляд, не имеет к майя никакого отношения. В процессе своих исследований я несколько раз столкнулся с упоминаниями о семье де Виверо из Мексики: она восходила к старинному испанскому роду, один из представителей которого, Хайме де Виверо, основатель мексиканской ветви, добился значительного положения в обществе после ухода со сцены Кортеса[3]. Хайме оставил своим потомкам огромное состояние, они стали богатыми землевладельцами, прибрали к своим рукам рудники и шахты, и в конце концов семья де Виверо вошла в число самых крупных и влиятельных семей в Мексике.

Благополучие простых людей мало волновало де Виверо, львиную долю своего богатства они получили за счет гнувших на них спину крестьян. Когда в 1863 году французы посадили на престол эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, провозгласив в Мексике империю, де Виверо имели неосторожность поддержать неудачливого монарха. Это была их первая роковая ошибка, потому что Максимилиан не удержался долго на троне. Затем последовала череда новых диктаторов и бунтов, и всякий раз де Виверо ставили не на ту лошадь. За сто лет семья была истреблена, и теперь уже не осталось в живых ни одного из представителей этого знатного когда-то рода. Тебе не попадался след хотя бы одного живого де Виверо? — покосился профессор на своего горе-ученика.

— Нет, — буркнул Холстед.

Фаллон удовлетворенно кивнул и продолжал:

— Итак, это была для своего времени весьма и весьма богатая семья, о богатстве которой ходили легенды. Позвольте мне зачитать вам нечто любопытное, касающееся непосредственно подноса, ради которого мы здесь и собрались.

Фаллон извлек из портфеля несколько листов бумаги.

— Этот поднос был чем-то вроде фамильной реликвии у де Виверо, они дорожили им, пользовались исключительно во время пышных приемов, а в остальное время хранили под замком. Вот что говорится в записках одного француза, побывавшего в доме де Виверо в восемнадцатом веке и удостоившегося чести присутствовать на банкете в честь губернатора провинции.

Фаллон прокашлялся и начал читать:

— «Никогда еще не доводилось мне лицезреть столь пышного стола, даже у себя на родине на королевских торжествах,— пишет этот француз по имени Мурвилль.— Мексиканская знать живет не хуже нашей, а ест с золотой посуды, которой здесь великое множество. На праздничном столе мое внимание привлек золотой поднос с фруктами, украшенный тончайшим орнаментом в виде переплетенных виноградных листьев. Один из сыновей хозяина этого дома рассказал мне, что его сделал кто-то из предков, что маловероятно, так как все де Виверо очень богатые люди и не занимаются ремеслами. Легенда гласит, что разгадавший секрет этого золотого подноса станет обладателем несметных сокровищ. Но, как с улыбкой добавил мой собеседник, их семья и без того достаточно состоятельна, так что эта тайна не имеет для де Виверо особой привлекательности».

Фаллон убрал записки в свой портфель.

— В то время я не придал этим сведениям значения, однако на всякий случай сделал с документа копию и положил в свое досье. Довольно скоро я вновь напал на след этого семейства: лишь в течение одного года упоминания о де Виверо попадались мне семь раз! Но занятый более важными исследованиями, я не пытался разгадать фамильную тайну.

— И что же вас тогда так увлекло? — спросил я.

— Цивилизация Центральной Америки до открытия ее-Колумбом, сказал профессор. — Испанский поднос шестнадцатого века меня не интересовал, я тогда вел раскопки на юге Кампече, где, между прочим, был и Холстед. Когда же полевые работы подходили к завершению, Холстед затеял со мной ссору и исчез, прихватив мое досье на семью де Виверо.

— Это ложь! — вскричал Холстед.

— Но ведь так оно и было на самом деле, — пожал плечами Фаллон.

— Из-за чего вы повздорили? — спросил я, надеясь докопаться до корней вражды между двумя археологами.

— Он украл мою работу! — сказал Холстед.