Дьявольская сила (сборник)

У основания стены за плинтусом, среди длинных пожелтевших полуизгрызанных мышами листков, на которых все еще виднелись несомненно кабалистические знаки, среди мерзких орудий смерти и разрушения — коротких, похожих на кинжалы ножей, покрытых ржавыми пятнами того, что наверняка некогда было кровью, — лежали маленькие черепа и кости, по крайней мере, трех детей!

Не хотелось верить своим глазам, так как суеверный вздор, услышанный мною днем раньше от Ахаба Хопкинса, теперь приобретал более зловещий оттенок. Я чувствовал растерянность — настолько многое осознал в тот момент. Дети исчезали при жизни моего прадеда; его подозревали в колдовстве, в черной магии и других деяниях, неотъемлемой частью которых являлось приношение в жертву маленьких детей; и вот здесь, в стенах его дома, лежали эти останки, эти вещественные доказательства, подтверждающие подозрения местных жителей в том, что мой прадед занимался гнусными делами!

Оправившись от первого потрясения, я понял, что должен действовать без промедления. Если бы о находке стало известно, мои богобоязненные соседи действительно сделали бы мое пребывание здесь просто невыносимым. Не теряя ни секунды, я сбегал за картонной коробкой, и, вернувшись с ней в комнату, собрал все косточки до единой, а потом отнес сей ужасный груз в семейный склеп и высыпал его в нишу, в которой когда-то находились давным-давно превратившиеся в прах останки Джедедия Пибоди. К счастью, маленькие черепа рассыпались, и поэтому если бы кому-то вздумалось устроить осмотр склепа, его взору предстали бы лишь останки давно умершего человека, и никто, кроме эксперта, не сумел бы установить, кому принадлежали эти косточки, которые достаточно хорошо сохранились и могли бы дать ключ к разгадке. К тому времени, когда польские рабочие поведали бы о находке архитектору, я бы уже смог отрицать правдивость их рассказа, но моим опасениям не суждено было сбыться, так как охваченные страхом поляки так ни словом и не обмолвились об истинной причине своего отказа работать у меня.

Не дожидаясь вестей от архитектора, я, движимый доселе неведомым мне инстинктом, направил свои стопы к потайной комнате — в руках я держал мощный фонарь, намереваясь подвергнуть сей тайник самому тщательному осмотру. Однако, едва ступив внутрь, я сделал открытие, от которого у меня дух перехватило: кроме вполне отчетливо различимых следов, оставленных мною и архитектором в ходе нашего короткого набега, там виднелись и другие, более свежие следы, наводившие на мысль о том, что после нас в комнате побывал еще кто-то или что-то. Следы эти, легко просматриваемые, остались от босых ног мужчины и, столь же явные, от лап кота. Но мне предстояло сделать еще более зловещее открытие. Когда я пошел по направлению следов, начинавшихся в северо-восточном углу причудливо искривленной комнаты, в той точке, где человек не мог бы находиться в полный рост, да и кот вряд ли бы мог — однако, следы вели именно оттуда, — они привели меня к черному письменному столу, на который я, споткнувшись, едва не упал, и тут обнаружил нечто куда более чудовищное и поначалу мной не замеченное.

На пыльном столе, рядом с отпечатком, появившимся, возможно, оттого, что там полежал кот, а может быть, на стол клали какой-нибудь сверток или куклу, виднелась небольшая, диаметром чуть более восьми сантиметров, свежая лужица какой-то вязкой, как будто выделившейся из дерева под воздействием высокой температуры, жидкости. Посветив фонарем, я уставился на лужицу, пытаясь определить ее происхождение; потом перевел свет на потолок и поискал, нет ли там трещины, через которую дождевая вода могла попасть внутрь, и тут вспомнил, что со времени моего приезда и последнего посещения этой странной потайной комнаты дождя не было. Тогда я дотронулся указательным пальцем до лужицы и поднес его к свету. Жидкость имела красный цвет — цвет крови — и тотчас же, без всяких подсказок, я понял: это и была кровь.

О том, как она туда попала, не хотелось и думать.

К тому времени в голове у меня роились самые ужасные мысли, но в них отсутствовала логика. Задержавшись у стола еще на минуту, чтобы прихватить несколько лежавших там книг и рукописей, я вышел со своей поклажей из комнаты и очутился в более прозаическом мире, где комнаты не имели невозможных на вид углов, предполагавших существование измерений, неизвестных человечеству. Я крепко прижал книги к груди и почти виновато поспешил вниз в свои покои.