Дьявольская сила

Хэннэ — это было имя Бабушки: Хэннэ Моз. А дедушку звали Роберт Моз. Умер он давно: погиб на войне, и где был похоронен, Бабушка вообще не знала. Но перед войной он построил для Бабушки этот дом, и у Эда было чувство, что именно этот факт приводил в ярость господина Виллиса.

— Когда Роберт решил строиться, я дал ему участок, — жаловался господин Виллис. — Это сделано вполне законно, и возвращаться к этому не стоит. Но когда город отобрал у меня все за какой-то кусочек хлеба, это было абсолютно нечестно. И продажные адвокаты осмеливаются прибегать, чтобы лишить вас вашей же собственности, ко всяким историям насильственной продажи! Но так как мне все видится, то я за собой сохраняю право моральное. И не только на этот клочок пустяка, который они мне оставили, но на все.

— А что вы собираетесь делать? — осведомлялась госпожа Кассиди, — Прогнать нас?

И при этом она начинала смеяться, а Бабушкины друзья делали все тихо, будь они в радости или во гневе. Эд любил смотреть, как смеется госпожа Кассиди, потому что она была толстая и смеялась всем телом.

На госпоже Кассиди было очень красивое черное платье, всегда то же; она была хорошо накрашена: красивая помада на губах и пудра на лице. Она всегда разговаривала с Бабушкой о чем-то, что она называла вечной темой.

— Если и есть что-то, чему я не перестаю радоваться, так это моя вечная тема. Цветы так красивы… Они мне дали возможность выбрать те, которые я люблю больше всего. Они занимаются этим даже зимой. А кроме того, со мной они не скряжничали, как с господином Виллисом: это красное дерево, и все резное. Мне хотелось бы, чтобы увидели это. Они не смотрели на расходы, и скажу я вам, за это им очень благодарна. Да, чрезвычайно благодарна. Если бы в своем завещании я бы и обговаривала, чтобы они мне это сделали, я уверена, они бы мне памятник заказали. Но я считаю, что вермонтский гранит более прост, более строг и в нем больше достоинства.

Эд не очень понимал госпожу Кассиди, да и вообще он больше любил слушать Сэма Гэйтса. Сэм был единственный, к кому следовало проявлять внимание.

— Эй, сынок, — говорил он, — иди-ка сядь рядом со мной! Хочешь, я расскажу тебе о сражениях, сынок?

Сэм Гэйтс был молодым и всегда улыбающимся. Когда он усаживался у камина, Эд садился к его ногам и слушал его потрясающие, восхитительные истории. Когда-то его звали Эйб, поскольку он был не председателем, а адвокатом в Спринфилде, в Иллинойсе. Ну и там у него была непрерывная война или еще там чего-то…

— Я хотел бы там пробыть до тех пор, пока все это не кончится, — вздыхал Сэм Гэйтс. — Конечно, в 64-м и с той и с другой стороны все знали, как это закончится. После Гетисбега они все «влипли». И, по сути, наверное, хорошо было, что я не ввязался во все их сложности за Реконструкцию, как они это называли. Да, с одной стороны, скорее мне повезло. Не считая уж того, что мне не из-за чего было стареть, женившись и воспитывая семейство, чтобы, в конечном счете, закончить жизнь где-нибудь в уголке, пережевывая пищу беззубыми челюстями. А в общем-то все мы прибываем в один пункт, не так ли, друзья?

И Сэм Гэйтс скользил взглядом по присутствующим и при этом подмигивал. Иногда Бабушка после его высказываний начинала гневаться:

— Мне бы не хотелось, чтобы ты говорил подобные вещи, когда тут тебя слушают маленькие ушки! И только потому, что ты любишь компанию и приходишь сюда, потому, что дом этот — частичка этих мест, это вовсе не означает, что ты должен вбивать подобные мысли в голову шестилетнего ребенка. Это — нехорошо!

Когда Бабушка не произносила больше ни слова, это было признаком, что она была в гневе. А когда это случалось, Эд поднимался и уходил играть со Сьюзи и с Джо.

Мысленно возвращаясь к этому уже много лет спустя, Эд не мог припомнить, когда он в первый раз начал играть со Сьюзи, с Джо. Он четко восстанавливал в памяти все моменты игры с ними, но вот другие детали ускользали от него: где они жили, кто были их родители, почему они ждали всегда позднего вечера, чтобы явиться под кухонное окно и позвать его:

— Эге-ге! Эд!.. Иди играть!

Джо был маленький мальчишка лет девяти, черноволосый и очень спокойный. Сьюзи же была явно одного возраста с Эдом; волосы у нее были белокурые и вьющиеся. Она носила всегда платье все в рюшечках и кружавчиках и следила за тем, чтобы не поставить на нем пятнышка, не испачкать его, в какие бы игры они ни играли.

Эд был неравнодушен к ней.

Не день за днем, а ночь за ночью они играли в прятки в тихой свежести огромного, мрачного кладбища, обращаясь друг к другу вполголоса и тихонько смеясь между собой. И сейчас Эд вспоминал, до чего же они были спокойными для их детского возраста. Но тщетно пытался он вспомнить какие-нибудь другие игры, кроме игры в «кошки-мышки», в которой нужно было дотрагиваться друг до друга. Он был, однако, абсолютно уверен, что дотрагивался до них, и при этом не мог вспомнить, как это было. Но то, что особенно помнилось, это — лицо Сьюзи, ее улыбка и голос девочки, восклицавшей: «Ой, Эд-ди!»