Дьявольские повести

Выходит, старый повеса до сих пор жив? — Еще как, убей меня Бог! — воскликнул я, но, вспомнив, что она набожна, тут же поправился: — Жив, Божьей милостью, и даже обитает в приходе Святой Клотильды, квартале герцогов. Король умер, да здравствует король! — говаривали в старой Франции до того, как монархия была сокрушена, словно чашка севрского фарфора. А вот Дон-Жуан назло всем демократиям — монарх, которого никто не сокрушит.

— Действительно, дьявол бессмертен, — поддакнула она, словно соглашаясь с собственным доводом.

— Он даже…

— Кто? Дьявол?

— Нет, Дон-Жуан. Третьего дня он превесело отужинал… Догадайтесь где!

— В вашем мерзком «Золотом доме»[46] разумеется.

— Фи, сударыня! Дон-Жуан больше туда ни ногой. Там нечем прилично угостить его грандство. Сеньор Дон-Жуан всегда чуточку походил на Арнольда Брешианского,[47] который, согласно хроникам, питался исключительно кровью душ. Ею он и любит подкрашивать свое шампанское, но ее давным-давно не отыщешь в кабаке для кокоток.

— Вот увидите, — иронически вставила она, — он еще отужинает с этими дамами в бенедиктинском монастыре…

— В монастыре Вечного поклонения, сударыня, поскольку поклонение, предметом которого сумел стать этот черт, а не человек, длится, по-моему, до сих пор.

— Для католика вы, кажется, чересчур вольнодумны, — слегка скривясь, процедила она, — и если вам вздумалось заговорить сегодня со мной о Дон-Жуане лишь для того, чтобы сообщить мне новости о разных негодницах, прошу избавить меня от описания ваших ужинов с ними.

— Ничего мне не вздумалось, сударыня. Негодницы же, присутствовавшие на упомянутом ужине, даже если они в самом деле негодницы, пришли на него не ради меня… к сожалению.

— Довольно, сударь!

— Позвольте мне быть скромным… Их было там…

— Mille е tr'e?[48] — с любопытством подхватила она, взяв себя в руки и почти сменив гнев на милость. — О, гораздо меньше, сударыня, от силы дюжина. Все было очень достойно…

— Непристойно, — поправила она.

— Кстати, вы и без меня знаете, что в будуаре графини де Шифревас много народу не поместишь. Дела там могли вершиться большие, но сам будуар — мал.

— Как! — изумленно воскликнула она. — Значит, ужинали в будуаре?

— В будуаре, сударыня. Да почему бы и нет? Обедают же на поле боя. Сеньору Дон-Жуану хотели оказать необычайную честь и достойнее всего было дать такой ужин на поле его славы, где вместо лавров цветут воспоминания. Прекрасная идея, нежная и меланхоличная! Это был не бал жертв, а их ужин.

— А что Дон-Жуан? — осведомилась она, как Оргон спрашивает: «А что Тартюф?» — в одноименной пьесе.

— Дон-Жуан воспринял все как должно и отлично отужинал

… совсем один пред ними

в образе вашего знакомца, которым является не кто иной, как граф Хулио Амадео Эктор Равила де Равилес.

— Он? Да, это действительно Дон-Жуан, — согласилась она.

И хотя возраст мечтаний для нее давно остался позади, эта святоша с острым клювом и коготками погрузилась в раздумья о графе Хулио Амадео Экторе, человеке из племени Дон-Жуана, отпрыске той вечной расы, которой Бог не отдал мир, но и не помешал дьяволу отдать ей его.

II

Я рассказал старой маркизе Ги де Рюи сущую правду. Всего дня три тому назад дюжине дам из добродетельного предместья Сен-Жермен (пусть не беспокоятся — я их не назову!), каковые, все двенадцать, по мнению вдовствующих кумушек, были когда-то коротки (прелестное старинное выражение) с графом Равила де Равилесом, пришла странная мысль угостить его ужином в отсутствие других мужчин, чтобы отметить… Что — об этом они молчали. Устроить такой ужин — смелая затея, но женщины, трусливые поодиночке, отважны, когда их много. Ни одна из участниц этого женского ужина не осмелилась бы, вероятно, устроить его у себя с глазу на глаз с графом Хулио Амадео Эктором; но вместе, подпирая друг друга плечом, они не побоялись образовать цепочку месмеровской ванны[49] вокруг магнетического и опасного для их репутации графа Равила де Равилеса.

— Какое имя!

— Провиденциальное,[50] сударыня.