Дьявольские повести

С этими словами баронесса опустила голову. Она судила себя. Аббат отчетливо видел, что сердце ее разрывается на части, и выказал ей сострадание, которого она не нашла для Ластени. Он сел и заговорил с ней, преисполнясь божественного милосердия. Сказал, что страдает она свыше меры, что она оказалась жертвой ошибки, не стать которой не могла, и поведал ей о преступлении Рикюльфа. В те времена наука, ставшая ныне столь популярной, располагала лишь таинственными фактами, теперь, правда, общепризнанными, хотя и до сих пор знает она о них одно — что они существуют. Ластени была сомнамбулой, как леди Макбет, но г-жа де Фержоль, вероятно, не читала Шекспира. Итак, в одном из приступов лунатизма, случавшихся с девушкой крайне редко и потому не замеченных ни матерью, ни Агатой, отец Рикюльф и застал Ластени однажды ночью, когда она, выйдя из спальни и усевшись на большой лестнице, заснула там, где с детства проводила столько часов, бодрствуя и мечтая; искушаемый демоном одиноких ночей, он совершил над ней преступление, которое бедное дитя в неведении сна просто не осознало и за которое только он в свой срок ответит перед Господом. Вот только почему, совершив злодеяние, он украл у нее кольцо? Не был ли он уже тем, кому предназначалось в свой день и час стать вором с отрезанной рукой, каким он и сделался? Безответный вопрос! Тут поневоле теряешься в таинственной бездне, которую именуют человеческой натурой. Сомнамбулы отдают иногда кольца, и это ничего не доказывает. Я, например, знал одну лунатичку (юную девушку), которая отдала свое человеку, повинному в том же преступлении, что Рикюльф содеял над Ластени, и с непреодолимым отвращением, хотя и по доброй воле, вышла замуж за страшного жениха из своего сна. Не желая краснеть перед этим человеком, она сохраняла ему внушающую ужас верность и умерла спустя несколько лет после свадьбы.

Г-жу Фержоль, слыхом не слыхивавшую о сомнамбулизме в своем севеннском уединении, ошеломил рассказ аббата-трапписта. Ее леденило преступление изверга, который промелькнул через их с дочерью жизнь, словно вампир, и, опустясь от чудовищного злодейства до мерзости, кончил такой низостью, как воровство. Здесь знатная дама возобладала в ней над негодующей матерью, и отвратительное воровство показалось ей даже более омерзительным, чем насилие, совершенное над Ластени во время сна. На мгновение она даже засомневалась, вправду ли он дважды осквернил ее дочь. Но брикбекский аббат уверил ее, что отрезанная рука принадлежала именно капуцину Рикюльфу и что несчастный в самом деле был одним из первых бандитов столетия. После того дня, когда, встретясь с Агатой на ступенях колоссальной лестницы, свидетельницы его преступления, он оставил позади Большое распятие у въезда в севеннский городок, он предался всем порокам. Они уже кипели в котле, где клокотала Революция, готовая перехлестнуть через край и затопить Европу. Наступил час, когда церковь сама нуждалась в гонениях, чтобы вновь закалиться в крови мучеников. Рикюльф, совершив преступление, порвал со своим орденом, вероятно, в то же время, что Шабо,[449] капуцин Революции. Но у Рикюльфа перед Шабо было преимущество: впоследствии он сумел раскаяться. После долгих лет злодейской жизни он однажды вечером явился в Брикбекскую обитель к траппистам в последней степени отчаяния и выказал такое раскаяние, на какое способны только могучие души. «Прогнав меня, — сказал он аббату, — вы отошлете меня обратно в ад, откуда я вышел!»

— Мы с братией, — рассказывал аббат г-же де Фержоль, — вспомнили, что орден траппистов — это прибежище преступников, избежавших суда людского, отперли дверь новоприбывшему и во имя милосердия небесного скрыли его от земного правосудия. Отец Рикюльф был одним из тех, чья душа ни в чем не знает удержу. Он прожил среди нас много лет в самом искупительном покаянии…

— И умер как святой, не правда ли? — перебила монаха возмущенная г-жа де Фержоль, взорвавшись горчайшей иронией, но тут же спохватилась и спросила менее оскорбительным тоном: — Отец мой, верите ли вы, что такой человек может быть впущен в царство небесное?

— Во всяком случае, он прожил долгие годы и скончался как человек, жаждущий туда попасть, — ответил милосердный служитель Бога.

— Мне не нужно небо, если оно могло его принять, — возразила г-жа де Фержоль не то что упрямо, а со слепым и бешеным упорством.