Дьявольские шутки

— Почему вы думаете, что вы мёртвы? — Мартин уже не пытался скрыть страха. Паника в глазах, надломленный, дрожащий голос и трясущиеся руки выдавали его с потрохами, тело не слушалось, а сердце колотилось так сильно и так быстро, что Мартин был уверен: Рагиро слышал.

— Потому что не может быть живым тот, кто на своем пути встретил Дьявола и Бога, кто получил по-дьявольски божественную силу и кто смог…

— Замолчите! Я понял, — оборвал его Мартин. Сначала резко, тревожно, но после неведомым образом взял себя в руки. — Продолжайте.

— Как скажешь, священник, — Рагиро послушно прекратил проверять Мартина на прочность. Он чувствовал себя монстром, забывшим о человеческих чувствах. Чудовищем, способным на все. Кем угодно — но только не человеком. Рагиро бросил равнодушный взгляд за решетку: на небе уже красовалась луна. Интересно, сколько ещё у них есть времени? Хватит ли ему этому времени, чтобы рассказать все до конца?

— Гаспаро схватил меня за обе руки мёртвой хваткой, а Чезаре медленно, с упоительным наслаждением, начал вонзать в порезы принесенные им деревянные колышки.

Отец Мартин, запомни одну вещь: если до этого момента тебе когда-нибудь было больно, то забудь и будь уверен, что это было ничто по сравнению с тем, что испытал тогда тот ребенок.

Один за другим он вонзал в меня деревяшки, вслушиваясь в каждый мой крик, будто бы в музыку. Они оба улыбались безумными, жестокими улыбками, но в те секунды я едва ли мог это замечать: боль застилала сознание. Несколько раз я отключался, но, едва я приходил в сознание, как Чезаре продолжал, не давая мне ни секунды на передышку. Я задыхался в собственном крике и слезах. Мой мир тогда сконцентрировался в одной точке — точке моей боли.

Боль стала эпицентром моей вселенной, единственным живым существом. Все остальное растворилось в дым. Я остался один на один с ней, такой неистовой и дикой. Ей не было конца. И призраки тогда смеялись вместе с братьями Инганнаморте, потому что не было ничего смешнее моих страданий. К двадцати годам я сам научился смеяться над своей болью. Потому что иначе… Иначе я бы сошел с… — Рагиро не договорил, осекся: сойти с ума мог только нормальный, а он им не был.

Отец Мартин не торопил его: ему самому было слишком тяжело это слушать. И с каждым новым словом молодой священник все больше и все сильнее сомневался в Боге.

— А они все продолжали. После я понял, что колышки мне вонзали так глубоко, как могли, поэтому боль была в разы и разы больше, сильнее… больнее. К середине седьмого дня у меня не осталось голоса, чтобы кричать, и слез, чтобы плакать. Помнишь, священник, что раны на мне заживали быстрее, чем на собаке? Они стали затягиваться ещё быстрее. Это значило, что Чезаре и Гаспаро приходили чаще и сильнее пытали меня. Божественная сила, видимо, была им очень нужна. Мне, во всяком случае, хотелось так думать, потому что иначе это бы означало, что они издевались надо мной просто так.

Священник хотел закрыть лицо ладонями, но Рагиро остановил его, схватив за запястье, и покачал головой: слишком рано.

— Знаешь, что они сделали потом? — Рагиро не удержался от смешка. — Они прибили колышки к стене и подвесили меня на них. В таком подвешенном положении я провел четыре дня. Без еды, воды и сна. Наверное, я стал похож на скелет. Или на призрака.

Кстати, они никуда не делись. Призраки.

Они все так же стояли рядом со мной с сумасшедшими пустыми улыбками, и в одну из тех четырех ночей один из них заговорил со мной. Сейчас я не уверен, действительно ли слышал его, но тогда, находясь на грани безумия, я видел, как его улыбка менялась, и слышал, как в голове у меня эхом отдавались его слова: «Прошлое определяется настоящим. Будущее определяется прошлым». Тогда я не знал и не понимал, что это значит, но сейчас, кажется, начинаю догадываться. Только сейчас… Может быть, если бы я понял это раньше, все обернулось бы не так, как думаешь, священник?

— Чьи это были призраки, вы знаете?

— Думаю, тех, кого они убили. Таких же детей, как я. Но наверняка мы этого уже не узнаем, — пожал плечами Рагиро и поморщился.

— Я думаю, Рагиро, — начал говорить священник, — что вы ничего не смогли бы изменить. Думаю, что вам не в чем себя винить и что…

— С чего ты решил, что я виню себя? — резко перебил Мартина Рагиро.

— Хотите сказать, что это не так?

— Хочу сказать, чтобы ты не лез ко мне в душу. Я и так себя наизнанку выворачиваю перед тобой, потому что хоть кто-то должен услышать эту историю от начала и до конца, чтобы подобного ужаса ни с кем не повторилось. Ты же не допустишь этого, священник? Прошу тебя, сделай так, чтобы таких как Инганнаморте больше не появлялось и чтобы беспризорные дети не страдали по вине тех, кто возомнили себя богами.

Отец Мартин кивнул:

— Я обещаю.

Он не обещал. Он не имел ни малейшего представления о том, как это сделать, но отказать Рагиро не мог. Только не сейчас, не после того, что он пережил.

Кто-то зашуршал в углу комнаты, а потом из темноты показалась крыса: она грызла раскрытую страницу отброшенной Библии.