Дьявольские шутки

— Кажется, ты не понял, мальчик, — почти ласково прошептала Мирелла, отстраняя от себя Чезаре. Он жестом руки попросил Гаспаро отойти в сторону, и тот подчинился, в то время как сам Чезаре схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Едва его пальцы коснулись моей кожи, я забыл о боли и перестал дышать. — Ты нам нужен, милый, дорогой мальчик. На тебя возложена важнейшая миссия...

Я не понимал, о чем они говорили, не хотел понимать. Для меня это не имело никакого значения, но для них — было смыслом жизни. Когда я попытался отвернуться от Чезаре, он вновь насильно развернул меня лицом к себе, чуть сильнее сжимая пальцами челюсть.

— Смотри на меня, — почти что прорычал Чезаре, и я посмотрел. — Издашь хотя бы звук, и это все начнется заново. Ты меня понял? — в этом был весь Чезаре Инганнаморте: в угрозах, в жестокости, в хладнокровности. Он не объяснил, что значит «это все», но ясно было то, что ничего хорошего его слова не подразумевали. — Не смей кричать. — И он дал мне пощечину, задев и разбив губу.

Так было изо дня в день, разве что без лишних предупреждений и слов. Чаще Гаспаро бил молча, сосредоточенно, наверняка получая от этого садистское удовольствие, как отъявленный псих. Избиение палкой было лишь первым этапом, и я не скоро научился сдерживать хрипы и крики боли. Иногда, в те моменты, когда приходил Чезаре, они подвешивали меня цепями к потолку, и тогда молчать было невозможно. Но со временем у меня получилось и это.

Самое ужасное — то, что раны, которые мне наносили, заживали с невероятной скоростью, а значит, я не мог умереть.

Когда я первый раз не закричал во время избиения, Гаспаро засмеялся, а потом, оставив меня в таком же подвешенном состоянии, ушел за Чезаре. Сейчас боль от обычных деревянных палок не кажется мне такой неистовой, хотя в те моменты я думал, что рано или поздно умру.

Чезаре зашел с небольшой коробкой в руках, следом за ним все с той же испачканной в моей крови палкой зашел Гаспаро. Мне хотелось узнать, почему они так со мной поступают, но что-то подсказывало мне, что я должен молчать, даже если они начнут резать меня на части. И я молчал, с ужасом смотря, как из коробки Чезаре достал нож и несколько прозрачных банок, наполненных жидкостью розоватого оттенка.

Они сняли с меня оковы, но надели снова практически сразу, на этот раз приковав к полу, и при соприкосновении моей спины с холодным камнем я с трудом смог сдержать рвущиеся наружу стоны и прокусил губу до крови. Их это только сильнее рассмешило.

Чезаре опустился передо мной на одно колено, тупой стороной ножа провел по моей щеке. Знаешь, священник, к боли можно привыкнуть. Можно привыкнуть, даже когда тебе восемь.

Рагиро прервал свой рассказ, на секунду взглянув на отца Мартина: тот изо всех сил старался не смотреть на заключенного, словно стыдясь того, что не сразу поверил в сказанное, но внимал всему, что он говорил, и улавливал каждую его эмоцию, отражающуюся в пугающе разных глазах.

— Чезаре заостренным кончиком ножа надавил на грудную клетку, и я попытался дернуться в сторону, но, заметив, как Гаспаро вновь замахнулся палкой, замер, остановил свой взгляд на его равнодушном лице. Чезаре в те секунды медленно повел ножом вниз, надавливая ровно настолько, чтобы оставить неглубокий порез, но не повредить ничего важного. Сначала я пытался переключиться с одной боли на другую, потом — вовсе отключиться, лишь бы перестать чувствовать. Совсем. Только сознание упорно не покидало меня, а острое лезвие причиняло намного больше боли, чем могло бы.

Я не знаю, как тогда мне удалось не закричать. Когда Чезаре убрал нож, я подумал, что все закончилось, по крайней мере на сегодня, но он взял в руки прозрачную баночку и открыл ее, начиная выливать содержимое на мои открытые раны. Боль от палки была практически ничем по сравнению с тем, что я испытал, когда эта жидкость капля за каплей проникала в мое тело. Она сначала обжигала огнем, потом будто бы начала медленно разъедать внутренности, оставляя за собой щемящую пустоту.

И я опять закричал, зарыдал, срывая голос.

Чезаре смеялся, но его смех раздавался в моей голове как нечто отдаленное, нереальное. Гаспаро злился, видимо, думая, что ребенок способен выдержать адскую боль, не моргнув и глазом. У нас всех впереди был ещё почти год, прежде чем я научился молча проглатывать любую боль, а они практически получили все, что хотели.

Практически — потому что… а впрочем знаешь, давай обо всем по порядку.

К обжигающей странной жидкости розоватого оттенка, которая так рьяно разъедала мои внутренности я смог привыкнуть спустя месяц с небольшим, все ещё теша себя бессмысленными надеждами, что этим все могло кончиться. Но Путей — шесть, а это был лишь первый, ты ведь помнишь об этом, священник? — Рагиро обернулся назад, бросая недовольный взгляд на небольшое окно с железной решеткой. Он даже не пытался оттуда выбраться, не пытался сломать прутья, чтобы наконец обрести свободу. Мартин проследил за его взглядом, но ничего не сказал, думая, что смог уловить мысли заключенного.