Дьявольские шутки

Внутри кто-то жил. Я имею в виду, что услышал странное приглушенное шуршание у себя под ногами, когда перешагнул порог. В центре стоял круглый каменный стол, тоже покрытый зелеными растениями. Сверху лежала куча из листьев, и я интуитивно понял, что должен подойти к этому маленькому столу, сливающемуся со всем вокруг.

Мирелла обошла Чезаре и Гаспаро, оказалась рядом со мной и коснулась рукой моего локтя. Руки у нее были обтянуты черными кожаными перчатками до плеч.

— Смелее, мальчик. Подходи ближе. Тебе все равно некуда бежать.

И она была права: бежать было некуда и делать было нечего, кроме как выполнять их приказы. Я подошёл к столу настолько близко, насколько можно. Мирелла следовала за мной по пятам, в отличие от Чезаре и Гаспаро, которые остались стоять в дверях. Потом, уже после того, как я прошел Третий Путь, я понял, почему они не зашли в ту странную комнату, похожую на сад, — они боялись.

Не подумай ничего лишнего, Гаспаро и Чезаре мало чего боялись, но Мирелла была немного более чокнутой, и именно поэтому со мной туда зашла она одна.

Я говорил о муравьях, помнишь, священник? Они разводили этих ядовитых монстров там. В тех лозах пряталось тысячи, миллионы маленьких насекомых, чей яд способен парализовать взрослого мужчину.

Их укусы очень болезненны. Намного болезненнее, чем ты можешь себе представить. Ты, наверное, подумал, что я слишком часто говорю об этом… о том, что ты понятия не имеешь, что такое настоящая боль, но ты уж будь добр, потерпи до рассвета.

Боль от одного укуса такого муравья приравнивается к огнестрельному ранению. После нескольких укусов части тела начинают неметь. Но после нескольких сотен таких укусов… — Рагиро поморщился, зажмурил глаза, восстанавливая в памяти те незабываемые впечатления, когда первый муравей укусил его ладонь, и сдавленно рассмеялся. — После нескольких сотен таких укусов паралич приходит не сразу. Сначала человек корчится от боли, и, поверь мне, лучше умереть, чем испытать такое.

Знаешь, я был до смерти напуган, но не осознавал своего страха. Словно мозг не позволил испытывать то, что я чувствовал. Но в последующие годы все непережитое тогда с лихвой вернулось.

— Надень перчатку, — ласково попросила меня Мирелла, но улыбка у нее была жестокая. Та груда листьев на столе оказалась парой перчаток, сделанных из веток. — Обе. — Добавила она, когда я вопросительно посмотрел на нее.

Я не совсем понимал, зачем, но ни спрашивать, ни спорить не стал. Возможно, в этом была моя ошибка. Стоило хотя бы попытаться узнать, потому что я не был готов, когда первый муравей укусил мою ладонь.

Крик и слезы вырвались против моей воли. Я обещал себе, что не покажу им своей слабости, боли, слез, твердил себе, что не доставлю им такого удовольствия, а потом понял, что обещания, данные самому себе, сдержать намного сложнее, чем те, которые даешь кому-то.

Это был всего лишь первый укус, а я уже скулил, как побитый щенок, не в состоянии сдержать воя. Мирелла смеялась, и смех ее был похож на крысиный.

— Тише, мой мальчик, — и на этих ее словах я до крови закусил губу. Есть такие люди, чьим словам невозможно сопротивляться. Мирелла была как раз из них. Если Чезаре и Гаспаро заставляли подчиняться своим приказам через боль, то Мирелле следовало просто сказать. Это было похоже на чёрную магию или гипноз. Я продолжал скулить от боли, но в разы тише и глотая капли собственной крови. — Тебе предстоит провести здесь не один день. Надо потерпеть.

Когда они захлопнули за собой дверь, я зарыдал в голос.

— Вы провели в той комнате с ядовитыми муравьями… сколько? — ошалело спросил отец Мартин. Он был бледнее любых мертвецов. — Сколько они продержали вас там?

— Неделю?.. Месяц?.. Не переживай, священник, к концу моего рассказа ты ничему не будешь удивляться, это я могу тебе пообещать, — незамедлительно ответил Рагиро. — Раз в день Гаспаро приносил мне еду, но едва ли я мог там есть. Вернее, я попробовал, но не заметил, как один муравей заполз в тарелку. От боли я тогда не слышал даже собственного крика, а кричал я так громко, что все муравьи попрятались по углам.

Я бы сказал, что тот месяц — неделя? дни тогда соединились в один — был самым голодным, но из-за адской непрекращающейся боли я не уверен, что это так, потому что боль заглушала даже голод и жажду. Все это сплелось в единый твёрдый узел, который я не мог развязать своими силами.

Мне разрешалось снимать перчатки с ладоней только в моменты приема пищи; во все остальное время перчатки должны были быть на мне. Это было невыносимо, потому что в какой-то момент я перестал понимать, когда руки болели, а когда — немели.

Муравьи кусали, конечно, не только ладони, и тело не успевало восстанавливаться. Раны постоянно сочились кровью, а новые укусы воспалялись все быстрее. Но когда я решился стянуть с себя перчатки, потому что терпеть не было никаких сил, я взвыл ещё сильнее, потому что на ладонях не было ни одного живого места. И когда я говорю «ни одного», я имею в виду, что каждая часть кожи была в укусах.