Дьявольские шутки

Он хотел нанести мне четвёртый удар, но я успел развернуться к нему лицом и, замахнувшись, ударил его первым. Попал я то ли по шее, то ли по лицу. То ли где-то между, но ярко-красная полоска появилась на его щеке непозволительно быстро. Прежде чем я замахнулся ещё раз и прежде чем он рывком повернулся ко мне спиной, я заметил, как заблестели от слёз его глаза. Не понимаю, как он смог продержаться вплоть до четвёртого Пути, если начинал плакать уже от такой мелочи.

Я не люблю медлить. Тогда тоже не любил, поэтому второй и третий удары нанес один за другим. Чужие крики заглушали крики того, кто был предоставлен мне, и я был этому даже рад. Не хотел слышать его голос. Вообще ничего не хотел о нем знать.

Многое отдал бы за то, чтобы навсегда забыть о его существовании.

Мальчик встал, немного пошатываясь. Полоска от моего первого удара была неестественно алой, а глаза блестели слезами. Зубы у него были крепко стиснуты. Он ненавидел меня, и я чувствовал это, но почему-то глупый отблеск доброты все ещё виднелся за твёрдой ненавистью. Может быть, эта ненависть была направлена не на меня, а на всех Инганнаморте во главе с Чезаре. Может быть, он где-то в глубине души понимал, что ненавидеть меня не имело никакого смысла, потому что мы с ним находились в равных условиях, и именно поэтому его доброта — как же я ее ненавижу! — никуда не испарилась.

Я вновь повернулся к нему спиной. Во второй раз его удары были более уверенные, более сильные, но все ещё недостаточно для того, чтобы я закричал.

Ему это не нравилось. Ему не нравилось то, что он не мог причинить мне такую же сильную боль, как ему причинял я сейчас и все Инганнаморте за три Пути. Ему не нравилось его собственная беспомощность, и в этом я очень хорошо его понимал.

С разных сторон мы оба слышали чужие крики, плач, которые только усиливались с каждой новой секундой, и эти звуки раздражали сильнее всего остального. Кто-то уже лежал на полу, сотрясаясь в рыданиях. Кто-то остервенело бил того, кто стоял или лежал напротив. Кто-то не торопился так же, как мы. Каждый вёл себя по-разному, но у всех застыл неподдельный ужас в глазах. Этот ужас мог бы нас объединить, если бы мы хоть на секунду подумали о ком-то, кроме себя.

Я снова нанес мальчику напротив три удара. Он сделал то же самое. Это продолжалось непозволительно долго, и у меня не было сил считать, сколько раз каждый из нас поворачивался друг к другу спиной. Он кричал и плакал сильней с каждым новым ударом. У меня дрожали колени, и мне тоже хотелось кричать: не только от боли, но и от ужаса, от нежелания делать то, что я делал. К тому, моменту, как я первый раз рухнул на пол, едва ли в состоянии пошевелиться, кто-то из детей уже лежал замертво, а их убийцы сидели рядом, переводя дыхание и постанывая. Мальчик, который бил меня, протянул прилично — я был уверен, что он сдастся раньше, но он всякий раз вставал и вставал, а его колени подкашивались сильней, и он сам был таким бледным, что я знал: я почти добил его. Губы у него дрожали, зубы стучали друг о друга, а из глаз беспрерывным потоком текли слёзы.

Я знал, что, когда всё закончится, я тоже буду рыдать. У меня не было в этом никаких сомнений.

Едва я подумал об этом, он снова повернулся ко мне спиной, и я, замахнувшись, опять со всей силы ударил. Он взвизгнул, рухнул на пол со странным треском и больше не издавал никаких звуков. Я понял, что он умер, но все равно нанес оставшиеся два удара, и лишь после этого палка выпала из моих ладоней.

Тяжело дыша, я развернулся всем телом, чтобы глазами найти кого-то из Инганнаморте. В живых осталось только десять из нас, и я тогда подумал, что это даже много.

— Браво! — Чезаре три раза хлопнул ладонями. — А теперь снова разбейтесь на пары и продолжайте. Я же сказал, что нам нужны лишь самые выносливые.

Инганнаморте посчитали точно так же: нас было слишком много для них.

Все повторилось: мы встали друг напротив друга и стали поочередно хлестать чужие, и без того израненные спины. В этот раз я не всматривался в того, кто меня выбрал, едва ли поднимал на него глаза. Единственное, что я запомнил в нём, это борозды на спине — в разнобой, разной глубины и длины, от разной силы удара, одна на другой, скрещённые и параллельные друг другу. Кровоточащие до невозможности. Мерзкие до трясучки.

Такие же были у меня.

Этот мальчик оказался чуть более выносливым и не таким плаксивым, как предыдущий, и продержался больше, чем я того ожидал.

Но это так не важно, ведь он все равно умер после очередного удара. Умер молча, лишь резко выдохнув накопившейся в груди воздух, и рухнул с уже знакомым мне грохотом.

Нас осталось пятеро из двадцати.

Я понял, что убил двоих лишь в тот момент, когда трупы стали утаскивать. Дрожь прошла по всему телу очередной волной, струйки крови на спине стали стекать в разы медленнее, и каждой клеточкой своего тела я чувствовал горячую вязкую кровь вперемешку с холодным потом. Никогда не думал, что смогу так легко убить кого-то. Не то чтобы я часто думал об убийстве до этого, но оно явно не представлялось настолько простым.