Дьявольские шутки

Я жался спиной в стену, пытаясь стать как можно меньше и убраться от их вездесущих рук, а они продолжали тянуться ко мне, но почему-то все равно не касались, несмотря на то что могли. Смеялись все громче и громче. Безликие головы с безумными, почти что нарисованными улыбками приближались ко мне, маячили перед глазами, а потом сразу же исчезали и появлялись вновь в других местах.

Разумеется, я не понимал, что на самом деле этого не было. Думал, это проделки Инганнаморте. И в общем-то был прав, потому что именно они напоили меня високканом. Только тогда я был уверен, что они использовали тёмную магию, чтобы свести меня с ума.

Призраки заполонили всю комнату. В ней не осталось свободного места, и мне самому едва ли хватало маленького закутка у стены.

Призраки смеялись с надрывом. Их смех оглушал и сводил с ума одновременно. Мне стало казаться, что они проникли в мою голову своими руками, пусть по-прежнему не касались.

Призракам было мало. Они хотели всего и сразу. Они жаждали выпить всю мою кровь, высосать душу, как будто душа — это что-то материальное.

Я знал, чувствовал, видел.

Сердце вдруг стало тяжелым и непреодолимо большим. Отдало сильный удар, а потом забилось часто-часто, хотело выпрыгнуть из груди и остановиться. Руки вспотели, задрожали. Дыхание участилось вместе с сердцебиением. Призраки все никак не исчезали, а смех звучал все громче, улыбки становились безумнее, а на месте глаз появились чёрные дыры.

Это были призраки тех детей, только в несколько раз злее. Они излучали ненависть чёрными волнами вокруг себя, и эти чёрные волны я видел своими глазами. Эту ненависть я ощущал всем нутром. Она была сильной, намного сильнее любого другого чувства. Она поглощала меня целиком, и я не чувствовал ничего кроме ненависти.

Огромная волна растоптала бестелесных призраков, стерла их улыбки, заглушила смех. И окатила меня ледяным ветром, заключая в деревянные, равнодушные объятия.

Сердце билось сильнее, я задыхался во вдохах и выдохах. И кричал, что было мочи, чтобы избавиться от всепоглощающей ненависти. Свет погас, и даже из маленького окошка у потолка не проходили лучи. Вокруг теперь была лишь чёрная ненависть, осязаемая, холодная, страшная.

Мне хотелось бить. Себя или кого-то. Резать. Тоже себя или кого-то другого, мне было не важно. Убивать всеми способами, которые я знал, а знал я очень много способов благодаря Инганнаморте. Даже тогда, когда Чезаре — или Гаспаро — бил меня, я не ненавидел их настолько сильно. Даже когда они хлестали меня или заставляли хлестать других, я не чувствовал такой ненависти. Такой, что не мог дышать.

Ненависть — самое сильное чувство.

Она сильнее привязанности, симпатии. Любви. Сильнее эйфории и упоения. Сильнее разочарования и злости. Когда человека пожирает ненависть, он не может сопротивляться. Возможно, именно поэтому Боги предпочитали ненависть любви.

Ненависть обезоруживала и подчиняла всех без разбору.

Черные сгустки тумана сужались рядом со мной, становясь все плотней, гуще. Они хотели меня сожрать, но я сопротивлялся. Не знаю, как, но точно сопротивлялся. В те мгновения больше всего я ненавидел ненависть.

Она сжала меня в железных тисках, а потом резко растворилась. Сердце остановилось. И снова бешено заколотилось с такой силой, что я слышал каждый удар в своей голове. Не заметив, как ногтями я впился в свои ладони, я почувствовал горячую жидкость на коже: проткнул до крови. И кровь заставила на долю секунды успокоиться.

Но лишь на долю секунды.

Потом все продолжилось новой волной.

Меня бросило сначала в жар, потом в холод. Я метнулся в угол, ударился головой о стену и, возможно, разбил голову. Заметил, две большие фигуры в чёрных плащах около двери, снова внутренне сжался и вцепился пальцами в шершавые стены. Взвыл, закусил губу, специально ударился головой ещё раз. Бросил затравленный взгляд на знакомые фигуры на двери, но вспомнить, кто это, я не мог, как бы сильно ни напрягал память.

Фигуры не шевелились, но почему-то с каждой секундой приближались, а мое сердце билось, билось и билось, и в груди становилось очень больно. Фигуры стали большими и нависали надо мной с огромными металлическими ножами. Они целились в меня и расплывались прямо в воздухе, оказываясь приклеенными к стенам. Сердце отдало три с половиной удара в секунду.

Кончики пальцев онемели, я резко дёрнул руками вниз и ободрал подушечки до крови, не чувствуя боли. Попытался вскарабкаться вверх по плоской стене, упал плашмя на пол и сдавленно зарычал, готовый в любой момент броситься на непрошенных, неосязаемых гостей.

Вероятно, это были тени Гаспаро и Чезаре, но в тот момент я не помнил их имён. Они были просто тенями, жаждущими моей скорой смерти.

И они растворялись.