Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Дома Софья свила гнездо на диване. Перед ней книжка Акунина (в Бостоне Софья пропустила его триумф, и теперь читает романы про Фандорина впервые, больше чем через 10 лет после выхода), а также открытая и почти пустая коробка с мармеладом. Утром, перед уходом в музей, Иван видел эту самую коробку на кухне, запечатанную. «Значит, — думает Иван, — скоро будет жаловаться, что слишком быстро набирает вес и ее за это ругает врач».

— У меня вот тоже детективная история развивается, — говорит он, усаживаясь на ковер возле дивана и кивая на Акунина.

— Хочешь мне рассказать? — В ее взгляде прямо-таки изумление.

— А что тебя так удивляет? Я все тебе рассказываю.

Софья с хохотом падает на спину.

— Да, любимый, конечно, — говорит она, отсмеявшись. — Ты у нас самый общительный, самый откровенный.

— Не хочешь, не буду ничего рассказывать, — по-детски надувает губы Иван, густо краснея. Как все рыжие, он к этому склонен. — В прошлый раз ты заявила, что это игрушки для мальчиков.

— Мало ли что я заявила. Ты что-то выяснил про ту скрипку?

— Я был в Музее Глинки, говорил с мастером, который проводил ее экспертизу двадцать пять лет назад. Колоритный такой персонаж, Ираклий Александрович Амиранов. Глубокий старик, но сохранился отлично и еще работает. В общем, он говорит, что никакой это не «страдивари», а какой-то неизвестный француз.

— А ты уверен, что это та же самая скрипка?

— Амиранов был уверен.

— Может быть, их несколько похожих? Все-таки ты показал ему только фотографию. А он, ты говоришь, старенький…

— Я думаю, мы сегодня вечером поймем, обознался он или нет.

— Как это?

— Амиранов вспомнил давнишнего владельца скрипки. Спросил в архиве, и выяснилось, что теперь она числится за внуком того скрипача. Я нашел музыканта, который играл с этим внуком в одном квартете. Ну, и сегодня вечером мы же идем на концерт. Он там будет, мы договорились пообщаться.

— Ни фига себе! Когда ты все это успел?

— Все как-то само собой получилось, — от похвалы Иван снова краснеет.

— Может, Молинари и прав, что тебе нужно в сыщики.

— Не знаю. Я когда аналитиком работал, тоже приходилось много задавать вопросов, искать информацию. Просто мы-то с тобой только бездельничали вместе. Ну, еще красили картинки.

Немного подумав, Софья продолжает расспрашивать. Штарк в первый раз пытается обсуждать с ней дело, не касающееся ее напрямую: вот бы так было и дальше!

— А почему ты не нашел самого этого внука? Владельца скрипки?

— Вот тут как-то странно. Его товарищ, Николай Иноземцев, не дал телефон, предложил сначала сам со мной встретиться. Я не стал отказываться. Хочешь, поговорим с ним вместе?

— Я не хочу мешать. Лучше провожу Ирку до дома.

— Ну хотя бы сходим вместе на хороший концерт, — с облегчением соглашается Штарк: он опасается спугнуть Иноземцева, скрипач показался ему каким-то нервным. — Я тебе потом все расскажу.

— Да что с тобой такое? С чего ты решил со мной все обсуждать?

— Не хочу наступить на одни старые грабли.

Софья сползает с дивана к Ивану на ковер, по своему обыкновению хватает его за уши и притягивает к себе, чтобы поцеловать в губы.

— Старательный ты мой. Ты, когда молчишь, все равно мне нравишься, — говорит она, оторвавшись. Тогда уже Иван обнимает ее. И через незаметно пролетевшие для обоих четыре часа одеваться для похода в Зал Чайковского им приходится наспех…

На концерте Софья крепко засыпает. Одно из неудобств высокого роста — женщине трудно положить голову вам на плечо, так что Иван с состраданием наблюдает, как подруга клюет носом. «Камерная музыка все-таки более личная, сильнее цепляет», — думает Штарк. Хотя самому ему не скучно слушать Малера в исполнении большого оркестра: это отличная звуковая дорожка к фильму с воспоминаниями. А Ирка — та вовсе слушает напряженно, не сводя глаз с дирижера. Штарк и не знал, что ее так впечатляет классика. Впрочем, он многое о ней узнает только сейчас, после того как дочь подружилась с Софьей.

После концерта спутницы Штарка весело обсуждают, какой Софье снился дурацкий сон про Ивана и гигантского пингвина (в которого, кажется, трансформировался дирижер). Иван тут же вспоминает Молинари — тот называл пингвинами застегнутых на все пуговицы бостонских аристократов. И спохватывается: пора и делом заняться.

Иноземцев отвечает после первого гудка. Встречаются они с Иваном в кафе «Чайковский», в одном здании с концертным залом. Когда Штарк раскладывает на столе свои фотографии и объясняет, что его задача — выяснить историю этой скрипки по заказу одной американской страховой компании, Иноземцев долго смотрит сперва на фото, потом на Ивана и наконец тихо произносит:

— Это скрипка Боба, точно. А он-то думал, что она пропала…

— Пропала?

Похоже, расследование можно считать законченным, думает Иван. Теперь ему есть что сообщить Молинари, а «Мидвестерн мьючуал» благодаря ему сэкономит сколько-то там миллионов.

— Да, а теперь он и сам пропал, — продолжает Иноземцев. — Вот уже два месяца никто его не может найти.

Джордж Харт Лондон, 1868