«Слышал ли ты странную историю, которую шепотом пересказывают о знаменитом Тартини? Он умер в один прекрасный вечер, в шабат, задушенный своим ручным демоном, который научил его, как наделить скрипку человеческим голосом, заключив в ней посредством заклинаний душу юной девы. Паганини пошел дальше. Чтобы наделить свой инструмент способностью испускать человеческие звуки, такие как всхлипы, крики отчаяния, мольбы, стоны любви и зубовный скрежет ненависти — короче говоря, самые душераздирающие ноты человеческого голоса, — Паганини стал убийцей не только жены и любовницы, но также и друга, более нежно к нему привязанного, чем любое другое существо на земле. А четыре струны для заколдованной скрипки сделал он из кишок последней своей жертвы. В этом и секрет его чарующего таланта, этой покоряющей всех мелодии, этого сочетания звуков, которым никогда тебе не овладеть, если ты не… — Старик не смог договорить. Он отступил на шаг, увидев лицо своего ученика — лицо маньяка, — и закрыл лицо руками».
К середине рассказа Штарка разбирает смех, настолько неуклюжа проза Блаватской и нелеп сюжет. Но, дочитывая по диагонали — он любит закончить любое начатое дело, — Иван спотыкается о стихотворные строки:
Стихи тоже так себе, решает Иван: будто выкинутый Гёте за банальность кусочек «Фауста». Но что-то в них заставляет его разыскать музыку, о которой это сказано, «Танец ведьм» Паганини. Может быть, потому, что играет на этот раз не Перельман, а какой-то незнакомый Ивану немецкий солист, ничего демонического в этой вещи Штарк не слышит. «Не подходят к этой музыке стихи, — думает он. — Вот к „Дьявольским трелям“ — пожалуй». Видно, что-то такое почудилось тем, кто тогда слушал Боба Иванова, вот и вышла дальнейшая их жизнь из привычных берегов. Банкир лишился подруги, Анечка Ли — тщательно выстроенной московской жизни, Чернецов, Дорфман и Иноземцев — своего любимого квартета, а неизвестный иностранец с бокалом коньяка… Покоя? Что заставило его разыскивать скрипача, тоже понесшего в тот вечер страшную для него потерю?
Штарк знает, что Молинари снова обидится на него за скрытность, но, прежде чем звонить партнеру, он должен выяснить хотя бы, как зовут иностранца. Здесь у Ивана только один вариант: попросить помощи у Константинова. Как бы тот ни скромничал, преуменьшая могущество своей службы безопасности, наверняка у нее есть такие возможности. Тем более что банкир заинтересован в том, чтобы снять с себя подозрения в краже — в первую очередь Анечкины, догадывается Иван.
Предправления «Госпромбанка» сам отвечает на звонок по мобильному и с энтузиазмом обещает помочь.
— Как я вам и говорил, мы не ФСБ, но такое нам под силу, — бодро говорит он. — А что за иностранец?
— Пил коньяк в «Реставрации», а потом навестил родителей Иванова.
— Вот это да! Вы показали Ивановым съемку из клуба? — догадывается банкир.
— Стоп-кадры из нее, — подтверждает Штарк.
— А нам и в голову не пришло, — сознается Константинов. — Надо же! Я посылал к Ивановым человека, но они его выставили за порог. Как вам удалось их разговорить?
— Рассказал, что скрипка нашлась. Показал фотографии.
— Ай да Иван Антонович! Вы, кстати, работу сейчас не ищете?
— Вы меня, Алексей Львович, в службу безопасности, что ли, хотите позвать? Простите, но это совсем не по моей части… Мне отправить фотографию на почту, которая на вашей визитке?
— Да, отправляйте туда. Я постараюсь максимально ускорить процесс. На что-то мои долболомы все-таки способны, хоть вы, похоже, даете им сто очков вперед.
«Что это он меня так нахваливает? — думает Штарк с подозрением. — Не к добру это. Теперь точно приделает хвост».
— Вы не боитесь меня сглазить? — произносит он вслух. — Совсем не обязательно наш поиск что-то даст. Может быть, этот парень просто так восхитился игрой Иванова, что решил его разыскать?
— В это, Иван Антонович, мне верится с трудом. А вот в то, что мы с вами найдем вора, я теперь верю, и за это вам большое спасибо.
Попрощавшись с государевым банкиром, Иван выключает компьютер и телефон. Вот появится информация об иностранце — можно будет позвонить Молинари, а сейчас и говорить пока не о чем.
— Софья, не хочешь в парк сходить? Смотри, какой свет роскошный.
— Ле-е-е-нь, — тянет она: увязла уже в следующей акунинской книжке. — Сходи лучше с Иркой, она обрадуется.
— Пока еще она доедет…
— Ну тогда не ходи никуда. Меня нарисуй. Давно, небось, портрет не пробовал?