Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Несколько секунд сыщик чувствует себя бульдогом, вцепившимся в ляжку не успевшего залезть на дерево мальчишки. А потом — куском мяса, угодившим в мясорубку: второй охранник обрушивает на него град хорошо поставленных ударов. Молинари, однако, еще в морской пехоте гордился своей крепкой головой, позволявшей ему во время боксерских поединков устоять, когда и тяжеловес-профессионал уже прилег бы послушать счет. Не отпуская ногу долговязого охранника на заборе — тот остервенело пинает его второй, — Молинари старается повернуться так, чтобы нападающий на него чернокостюмный оказался поближе к ограде. И, уже чувствуя, что дальше терпеть боль почти невозможно, резко приседает и обеими руками срывает с ограды первого чернокостюмного. Тот всей тушей обрушивается на коллегу, как раз заносящего кулак, чтобы окончательно своротить сыщику скулу. Секунды, пока охранники пытаются расцепиться, Молинари достаточно, чтобы отскочить и перевалиться на другую сторону. Им повезло: Анечка уже остановила такси, и, когда охранники, грязно ругаясь, спрыгивают с забора — их уже четверо, — водитель газует, оставляя их позади, на мокрой мостовой.

Карл Давыдов Санкт-Петербург, 1869

Узнав о смерти бедняги Уорда, Карл Давыдов совсем опечалился. Теперь он невольно оказался как бы душеприказчиком покойного: передать скрипку Страдивари способному студенту — это теперь была уже не блажь молодого человека в расстроенных чувствах, а последняя воля умирающего.

Давыдов рассказал о скрипке Леопольду Ауэру, с которым он вместе играл в квартете, бесспорно лучшем в то время в Петербурге. Знаменитый скрипач, совсем недавно из вундеркинда превратившийся в зрелого виртуоза, тоже профессорствовал в консерватории, и если уж кто-то должен был выбирать хозяина для инкрустированной скрипки Уорда, то именно он. Хотя Давыдов и сам знал всех лучших учеников Ауэра: он поощрял дружбу и совместные занятия своих студентов со скрипачами, считая, что виолончелисты много чему могут научиться у них с точки зрения техники.

Выслушав грустный рассказ коллеги, Ауэр предложил устроить открытый конкурс не только среди студентов консерватории.

— Ты же вечно хлопочешь, чтобы выделялось больше стипендий для неимущих, — сказал Ауэр Давыдову. — Так вот тебе случай отвоевать еще одну. Вряд ли Заремба сможет возразить, если будет открытый конкурс и ты наделишь победителя скрипкой Страдивари.

Директор консерватории Николай Иванович Заремба, как и его предшественник, Антон Рубинштейн, считал Давыдова слишком прекраснодушным и вечно старался охладить его филантропические порывы.

Сказано — сделано. В назначенный день к зданию консерватории на углу Мойки и Демидова переулка стали стекаться прослышавшие о конкурсе молодые скрипачи. Иных даже вели за руку отцы, верившие в блестящее концертное будущее сыновей. Приехали музыканты из Киева, Москвы и Варшавы. Стало ясно, что понадобится второй, а то и третий тур. Ауэр уж и не рад был, что ввязался в это предприятие, но ведь сам же его и предложил, так что надо было идти до конца. Да и Заремба не смог отказать в стипендии для победителя, чем только поднял ставки.

Из сотни участников, допущенных Ауэром и Давыдовым до первого тура, к третьему осталось пятеро — два нынешних студента Ауэра, один пятнадцатилетний виртуоз-еврей из Киевской губернии, которого при любом исходе соревнования Ауэр хотел принять в свой класс, поляк из Варшавы — почитатель великого Венявского, и незаметный, белесоватый юноша с какой-то петербургской окраины, извлекавший поразительно богатый звук из ужасающей базарной скрипки, годной разве что для деревенских танцев где-нибудь в Бессарабии. Сердобольный Давыдов сразу проникся к нему симпатией и уговорил Ауэра прислушаться повнимательнее; профессор скрипки не до конца понимал, что нашел в юноше его коллега — слышали они здесь и получше, — но не перечил: в конце концов, это Давыдову было доверено найти для скрипки Страдивари достойного хозяина.

В третьем туре именно на этой скрипке и предстояло играть музыкантам. Давыдов не забыл, как оконфузился у него на вечере покойный Уорд: он предчувствовал, что не всякому удастся сразу «уговорить» капризный инструмент, и обладатель самого яркого «дара убеждения» получит явное преимущество перед остальными.

Третьим в жюри позвали для солидности Фаминцына, редактора «Музыкального сезона». Только его недруги из балакиревского кружка не признали бы этого критика беспристрастным судьей.

У консерватории не было достойного зала, а делать третий тур публичным оба профессора не хотели, дабы не смущать конкурсантов. Так что слушать их решено было в одном из учебных классов. За его дверями заблаговременно собралась тем не менее нешуточная толпа: молва о конкурсе распространилась по столице, и желающих услышать игру пяти избранных было больше, чем мог вместить коридор. Гнать Давыдов никого не стал, но дверь перед зрителями решительно захлопнул: пусть слушают так, если пожелают.