Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Следует пауза. Анечка, не вешая трубку домофона, подходит к окну и осторожно выглядывает, чтобы оценить обстановку. Константинов — кто же еще? — задирает голову и молча смотрит вверх. Вернувшись к двери, Анечка Ли все же спрашивает в трубку:

— Ты один или охрана где-то тут прячется?

— Ну за кого ты меня принимаешь, в самом деле?

— За того, кто ты есть. Что ты делаешь в Нью-Йорке?

— У нас роуд-шоу. Как и в Лондоне. Но я прогуливаю. Впусти меня.

Еще чуть помедлив, Анечка отпирает ему подъезд и идет за халатом. Константинов, взобравшись на четвертый этаж, делает вид, что совсем не запыхался.

— Я рад тебя видеть, — говорит он.

— А я тебя — не очень. Зачем ты пришел? — Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и не предлагает ему сесть.

— Рассказать кое-что. Ты ведь теперь знаешь, что это не я украл скрипку?

— Да, Фонтейн рассказал, как все случилось. — Она раздраженно отбрасывает прядь волос с лица. — Но это ничего не меняет. Для нас, я имею в виду.

— Почему? Я как раз думал, что это меняет абсолютно все. Я не мстил твоему Бобу. Я хочу его найти, как и ты.

— Ты мстил мне. Я не хочу больше отчитываться перед тобой.

— Я не прошу отчета. Если хочешь свободы, это легко устроить. Но не бросай меня. Пока тебя не было рядом, я понял, что без тебя не могу. Ну и я… в общем, скрипка теперь у меня. Как только найдется твой Боб, я ее верну. И если ты захочешь с ним встречаться — хорошо, только сделай так, чтобы я об этом не знал.

— Это будет трудно. У тебя везде камеры и шпионы. Ты и здесь меня выследил.

— Мне плохо без тебя.

Голос Константинова звучит так потерянно, что Анечка помимо воли чувствует жалость к этому большому человеку, совсем, наверное, не привыкшему просить и унижаться. Хотя кто его знает, мелькает тут же злая мысль: когда он ездит, как они говорят, «за стенку», не ползает ли он там на коленях перед кем-то еще более важным?

— Леша, чего ты хочешь?

— Хочу… отдать тебе эту чертову скрипку. Делай с ней что хочешь, только… прости меня, вернись ко мне.

Капельки пота выступили на лбу у банкира. Он смахивает их рукавом — эта сцена явно тяжело ему дается.

— Где ты взял скрипку? Убил мистера Лэма?

— Это не понадобилось. Можно я как-нибудь потом расскажу подробности?

— Если ты хочешь ее мне отдать, почему не принес сюда?

— Если честно, я надеялся заманить тебя к себе, — признается Константинов.

— Я не хочу ехать к тебе без Тома.

— Твоего этого итальянца? Он здорово дерется. Но драться сейчас не с кем.

— Он мог бы дать тебе по морде. Твои охранники его чуть не изуродовали.

— Непонятно, зачем он полез с ними в драку. Мы на одной стороне, просто он мешал мне делать то, для чего у меня намного больше возможностей. Поедем ко мне; я клянусь, что отдам скрипку и отпущу тебя на все четыре стороны. Только позавтракаем вместе. А потом ты сама решишь, что тебе делать.

А в самом деле, чем ей это грозит? Вряд ли в «Фор Сизонс», где Константинов всегда останавливался в Нью-Йорке, ее сейчас скрутят, упакуют в чемодан и отправят в Москву. Если вдуматься, он не сделал ей ничего плохого — ну, надел на ногу спутниковый браслет на пару месяцев, но ведь не противился, когда она его сняла, — просто дал понять, что ее неверность сделала ему больно. Анечка привыкла к Константинову; еще недавно он внушал ей уверенность и, может быть, еще какое-то уютное, не слишком сильное чувство. Она смотрит на него, машинально наматывая волосы на палец, и уже знает, что согласится с ним поехать. Хотя бы потому, что он не нужен ни ей, ни Бобу в качестве врага.

— Хорошо, поехали. Позавтракаем, и мне надо будет вернуться. Том с ума сойдет, если узнает, что ты приходил. И что я с тобой поехала.

— Ну да, он, наверно, считает, что я сам сатана.

Константинова явно интересует, спит ли она с Молинари, но он не решается задавать наводящие вопросы, чтобы не спугнуть ее. А Анечка, приняв решение, уже не хочет, чтобы Молинари застал их в квартире. В спальне она скидывает халат, стаскивает ночную рубашку, быстро облачается в одно из своих шелковых платьев, на этот раз голубое в горошек, наскоро причесывается, подкрашивает глаза, подхватывает сумочку — и вот она готова к завтраку в «Фор Сизонс».

Они с Константиновым как раз входят в холл гостиницы, когда Молинари возвращается домой из кондитерской, где завтракал со Штарком.

* * *

— Никогда бы не подумал, что ты такой сладкоежка, — замечает Штарк, глядя, как Молинари заглатывает банановый пудинг.

Кондитерская на Бликер-стрит — не самый очевидный выбор для брутального самца в тяжелых ботинках. Прежде чем идти сюда, Иван вычитал в Интернете, что «Магнолию» показывали в «Сексе в большом городе».

— Я служил в морской пехоте, — отвечает Молинари. — Знаешь, как в армии хочется сладкого?

Штарк не знает: с таким зрением его, конечно, признали негодным к военной службе.

— Ты жрешь, как будто вчера демобилизовался. Или вышел из тюрьмы.

— И ты ешь, не стесняйся, здесь очень вкусно.

Штарк откусывает от своего кекса: слишком приторно, приходится поспешно вливать в себя чай.

— Нет, это только для морских пехотинцев, — качает он головой. — Ладно. Что бы ты делал дальше?