Дьявольский остров

Тут же к нему шепотом обратился Бронислав, который лежал на нижнем ярусе соседних нар.

– Хомутарь все слышал. Он выдаст. Его надо убрать.

– Да вы что? – возмутился Альберт Валерьянович.

– Если сделать все чисто, никто и не догадается. Длинную иглу в сердце – и всё! Я уже сделал из стальной проволоки…

– Бронислав, я хочу спать. И настаиваю на совершенно других, как это, способах улаживания конфликтов.

– Но ведь это предатель!

Внезапно окна осветились белым светом – по стенам проползли лучи прожекторов. С моря, заунывно завывая, дул ветер, а в полумраке барака надрывно гудела «буржуйка».

Бронислав накрыл голову соломенной подушкой.

5

В узкое окно барака ударялись острые, словно осколки стекла, крупинки снега. Вьюга разыгралась с утра. Укутавшись в шинели, военнопленные лежали на своих нарах и тихо переговаривались. В такую погоду, конечно, никто их на работу не позвал бы. И когда со скрипом открылись тяжелые двери, военнопленные приподняли головы. В барак, в длинных тулупах с поднятыми воротниками, в шапках-ушанках, обильно посыпанных снегом, зашли двое – комендант и рыжебородый охранник, вооруженный винтовкой.

Староста барака быстрым шагом подошел к начальнику.

– Шпилековаски, – сказал тот.

– Сейчас, – ответил Пантелей Пудовкин. Он подбежал к нарам, на которых дремал военфельдшер.

– Альберт Валерьянович, вас просят.

Шпильковский открыл глаза, посмотрел на стоящих возле порога коменданта и охранника:

– Ах, да. Иду.

Военфельдшер быстро оделся и подошел к выходу.

– Племянник ваш чувствует себя хорошо? – спросил он по-немецки.

Комендант догадался, о чем идет речь, и ответил:

– Я, гут.

Военфельдшер, комендант и охранник вышли на улицу, а староста плотно закрыл за ними дверь.

– Чё там? – спросил у него подошедший Хомутарь. – Снова Валерьянку к мальцу повели?

– Не твое собачье дело, – резко ответил староста.

Снег сыпнул Шпильковскому в лицо, руки на морозе сразу же озябли. Комендант заметил это, снял свои меховые рукавицы и отдал военфельдшеру.

– Руки у врача должны быть теплые, – сказал он на своем языке.

Шпильковский не стал отказываться – он знал, что сегодня ему предстоит снимать мальчику швы, и руки должны быть послушными.

Под присмотром часовых, что находились на башне замка, из бойниц которого торчал ствол пулемета, комендант, рыжебородый и военфельдшер прошли в пристройку.

По дороге в смотровой кабинет помощник коменданта позвал из камеры Стайнкукера. Переводчик не помешает.

– Ветеринара мы звать не стали – погода слишком плохая, – сказал комендант, – вы ведь сами справитесь?

Батальонный комиссар перевел.

– Да, справлюсь.

Мальчик лежал на железной кровати. Рядом с ним была его мама. И хотя она уже не рыдала от отчаяния, все равно очень переживала за сына.

– Готтфрид, поблагодари доктора, – сказала Ульрика. – Это он тебя спас.

Стайнкукер перевел.

– Спасибо, господин доктор, – сказал мальчик.

– Как ты себя чувствуешь? Живот не болит? – поинтересовался Альберт Валерьянович.

– Чувствую хорошо. Живот болит чуть-чуть.

– Ну-ка, покажи.

Шпильковский внимательно осмотрел рану. Рубец уже успел хорошо затянуться.

– Отлично, сейчас тебе придется немного потерпеть, будем снимать швы.

Альберт Валерьянович попросил подать из шкафчика пинцет и ножницы, склянку с йодной настойкой. Во время операции по удалению аппендицита Шпильковский наложил мальчику узловой шов, теперь же он аккуратно с одной стороны раны потянул пинцетом за нить так, чтобы из кожи появилась часть шва. Затем он разрезал нить близко к коже и медленно, очень осторожно вынул шов так, чтобы внешняя нить не проходила через ткани и не смогла занести инфекцию. Подобную процедуру Шпильковский проделал со всеми частями шва.

Готтфрид морщился от боли, но, как настоящий мужчина, терпел.

– Это еще не все. Сейчас будет щипать.

Военфельдшер набрал на ватку йодной настойки и смазал рану.

– А теперь надо наложить стерильную повязку, и потом вы будете уже сами ее менять. Это нужно будет делать каждый день. И еще один важный секрет. Правда, сейчас погода не такая, но все-таки я должен вас предупредить. На будущее – не открывайте шрам перед прямыми солнечными лучами. От ультрафиолета выступит пигмент, и шрам потемнеет на всю жизнь. А так останется беленьким, красивеньким. Понятно?

– Понятно, – почти хором сказали мать мальчика, сам Готтфрид и комендант, внимательно следивший за действиями военфельдшера.

Шпильковский наложил повязку.

– Ну что, можно сказать, практически здоров, – улыбнулся он Готтфриду.

– Вот когда я выйду в море за рыбой, тогда и буду здоровым, – серьезно ответил подросток.

– Молодец.

– Прошу ко мне в кабинет, – сказал комендант.

Воспользовавшись моментом, Шпильковский бросил взгляд на карту Аландских островов, чтобы перепроверить себя, хорошо ли запомнил. Он не заметил, что его взгляд перехватил комендант.

– Пройдемте ко мне. Нам надо поговорить, – сказал начальник лагеря.