Дьявольский остров

Наконец, с борта полицейского катера ему бросили спасательный круг. Окоченевшими от ледяной воды руками, словно крюками, Альберт Валерьянович сумел зацепиться за леер – трос по бокам спасательного круга. Это его и спасло.

* * *

На берегу Альберта Валерьяновича бросили в местную кутузку, где приказали раздеться догола. Вместо одежды ему кинули какую-то бесцветную сухую тряпку, скорей всего половую. Альберт Валерьянович тщательно вытерся ею и стал растирать тело; не шутка – вода в Балтике в это время года всего на пару градусов выше нуля.

Вдруг открылась дверь, и в подсобку ворвались полицейские. В таком жалком виде – голого, босого, с набедренной повязкой из тряпки, военфельдшера погнали по холодной каменной лестнице в кабинет, поочередно подгоняя тумаками.

Там, в кабинете, за широким столом сидел тот самый офицер с мотобота, Альберт Валерьянович сразу узнал его. Рядом с офицером стояло несколько полицейских.

Увидев военфельдшера, офицер диким голосом заорал.

– Вы идиот, – перевел этот крик пожилой полицейский, наверное, служивший городовым в Гельсингфорсе еще при царе. – И мы вполне могли вас не спасать.

«Ну, да, конечно, могли не спасать, – подумал про себя Альберт Валерьянович, – и это на глазах у шведов, которым вы хотите продемонстрировать свою заботу о несчастных военнопленных…»

– Но, как видите, наш народ не желает зла даже своим врагам, понимая все тяготы войны, которой мы никак не хотели, – говорил офицер. – Вы военный врач, старший военфельдшер и, как никто, должны понимать это.

Альберту Валерьяновичу уже в самом начале плена попадались на глаза прокламации финнов о чуть ли не отеческой заботе, которую проявляет главнокомандующий финской армии Карл Густав Эмиль Маннергейм к военнопленным. И этот офицер, как понял Альберт Валерьянович, отвечает за пропаганду.

– Почему вы бежали? – вдруг спросил он.

– Из-за подозрения.

– Какого подозрения?

– Что вы потопите баржу с военнопленными, – честно признался Альберт Валерьянович.

Выслушав перевод, офицер что-то воскликнул. Полицейский замялся, подбирая нужное слово, а затем произнес:

– Дикость.

– Я надеюсь, что вы оцените то, что мы вас спасли, и разъясните своим, что мы обороняемся и вовсе не желаем зла простым советским людям. Подпишите, – офицер положил перед военврачом Красной армии на стол какую-то бумагу.

– Вы предлагаете сотрудничество? – не читая, спросил Альберт Валерьянович.

– Нет. Содействие.

– Я не могу это подписать, но могу дать слово, что постараюсь донести своим товарищам доброжелательную позицию финского правительства относительно военнопленных, – уверил старший военфельдшер.

Офицер обвел взглядом худощавую фигуру Альберта Валерьяновича – голый, дрожащий от холода, тот держался гордо, с необыкновенным достоинством.

– Хорошо, я вам поверю, но учтите, я вас отошлю туда, откуда сбежать невозможно.

– А где Бронислав?

– Какой Бронислав? – переспросил офицер.

– Мой товарищ, с которым мы хотели бежать.

– На дне, – сказал офицер.

Альберт Валерьянович, глядя в лицо финну, не смог понять, говорит он правду или нет.

– Пошли, – сказал бывший городовой.

Альберта Валерьяновича отвели назад в кутузку, забрав его мокрую одежду.

– Отнесем в сушилку, завтра вернем, а пока вам принесут одеяло, – проворчал конвоир.

Он запер военфельдшера, оставив его в полной темноте.

* * *

И все-таки финский офицер обманул. Вечером в кутузку бросили голого и избитого Бронислава. Его спасли моряки финской береговой охраны. Вначале избили, затем дали глотнуть водки, узнав, что он коллега – моряк, а потом сдали тому же самому офицеру. Ничего подписывать Бронислав не стал, за что получил еще зуботычин и палок.

Через день под конвоем полицейских, в сопровождении того самого офицера Альберта Валерьяновича и Бронислава отправили в дальний лагерь на Аландские острова.

2

Старший военфельдшер Красной Армии Альберт Валерьянович Шпильковский открыл глаза. Все вокруг него грохотало и дрожало. Первым делом подумал, что начался артобстрел. Он приподнял голову – где-то совсем рядом отчаянно кричала женщина, а какой-то мужчина громко говорил что-то на совершенно непонятном Шпильковскому языке.

Его деревянные нары нещадно трясли. «Слава богу, не бомбежка и не обстрел…» Он потянулся, расправил плечи…

Однако трясти нары не переставали, а наоборот даже, усилили амплитуду и заорали еще громче.

«Сейчас Хомутарь сверху свалится и шею себе свернет», – представил Альберт Валерьянович и зевнул.

Мужик, в униформе мышиного цвета, из-под фуражки которого выбивалась седая прядь, перестал трясти стойку двухуровневых деревянных нар и бесцеремонно сорвал с военфельдшера шинель, служившую ему одеялом. Затем он яростно замахал руками, мол, вставай, одевайся. Альберт Валерьянович неторопливо сел на край нар, еще раз широко зевнул, закрыв тыльной стороной ладони рот, и тут же получил увесистый шлепок тяжелой лапой по спине, что означало – не рассиживайся, а быстрее одевайся.