Дьявольский рай. Почти невинна

В это утро на меня никто не орал, а обида, нанесенная вечор, постепенно растворялась в садистском смаковании грядущего воспитательного процесса. Особенно обрадовал Гепард, как ни в чем не бывало явившийся в половине десятого (удивительно свеженький после вчерашнего). И бодрящее зрелище папашиной и Мироськиной спин, медленно удаляющихся к «соборику».

Я меланхолически поплавала, пнем свалившись с пирса, в смешной пародии на настоящий прыжок, который, как и многое в этой жизни, был мне неподвластен.

Мое удовлетворенное загорание прервал мышиный кулачок сестры.

– Выключи! – адресовалось плееру.

Я вяло нажала на «стоп», сняла один наушник, потом второй, потом очки, потом села, потянувшись, вытерла лицо, зевнула и только потом сонно обратила свое тусклое лицо к сестре. Она была раздражена и растрепана.

– Это ты родителю рассказала? – грубо начала она без всяких приветствий.

Я протерла глаза еще раз:

– А?

– Ты... ты... мне отец сейчас устроил скандал! Скандал! Это ты, маленькая сучка... Я же просила тебя!

Я изумленно моргнула, потом моргнула еще раз:

– А?

– Значит, это Зинка... Вы обе... маленькие сучки. Мне Саша говорил...

– Ах, Саша. Ну и как, как там вчера, чем вы занимались? О чем говорили? Его папа, кажется, не очень любит?

– Саша... А что, собственно? Я вчера, к твоему сведению, ходила к своим друзьям, в «Днепр». Они недавно приехали, очень хорошие друзья, мы ходили в барчик.

– Куда?

– В бар в «Днепр». Поболтали. Они приехали с мальчиком, он очень болен, поэтому на пляж они пока не ходят.

– А Саша?

– А Саша... Саша очень интересный человек, да, несомненно... Такой широкий круг интересов.

– Вы что, все вместе в барчик ходили?

– Нет, я только забежала на пляж, он мне показал несколько упражнений. И все.

– Да ну! В вечернем платье и на двенадцатисантиметровых каблуках это выглядело, наверное, очень экзотично!

Она зло посмотрела мне в глаза.

– Вякнешь хоть что-то папаше... Не дай бог, понесет тебя...

Я хмыкнула и, захватив плеер, пошла наверх. Там меня явно поджидал Гепард. Я все еще не отошла от прошлой ночи, и при виде этих подлых глаз жутковатые и горькие воспоминания заструились, возвращая скверное настроение.

– А, привет, обезьяна. Ну, как, трахнул мою сестру? В кайф было, а?

Он лунно (как умеет) улыбнулся и ловко схватил меня за руку.

– Мы вообще как договаривались? – шепнул он, щекоча дыханием высохшие локоны у висков. – Помнишь, как мы договаривались? Что «нет теперь у твоего папы больше забот, кроме как тебя блюсти»? Так теперь, я думаю, ты можешь однозначно сказать, как там обстоят дела с «генералкой»?

Я, остолбенев, просто стояла, осторожно вынув себя из этой лапы, напряженно думая над смыслом произнесенного.

– Я... я... готова...

– Намек понял. С часу до трех, ага?

– Ага.

Он слился с гепардовыми тенями джунглевого тента, оставляя меня в водовороте противоречивых чувств.

Siesta

Меня заставили съесть салат, много супа, две куриных ляжки с обильным гарниром. Отцу было плохо и без того, но после подобного чревоугодия он удалился на заветную релаксацию в 12:55, оставив мне гору немытой посуды и драгоценную свободу (в соседней комнате у видика), а остаткам моего «второго» – место в отзывчивой пустоте мусорного ведра. Я убедила Мироську, что ей вовсе не обязательно идти со мной туда, куда я иду. Нахмурившись, она все-таки отпустила меня – благоухающую и вымытую, в белом сарафане и с безумным взглядом. Кроха нехотя догадывалась, куда я намыливаюсь.

Я скакала по каменистым тропам, неслась как ураган: в низкой траве, в высокой траве, мимо этих миниатюрных уютных закуточков Имрайской жизни.

Кипарис. Бочка. Много высокой желтой травы и пронзительно голубого цикория. Песок из покрошенных ракушек и охристые камешки. Кусок моря и свежий ветер. Полуденный зной. Шпагат с бельем между кипарисом и крошащейся, выкрашенной известью стеной. И когда-нибудь настанет день, когда это все перестанет быть моим. Когда-нибудь я увижу это все в последний раз так, как каждый человек видит последнее в своей жизни солнце.

– К черту! – прошипела я вслух и остановилась перед тенистым забором, который грустно серел на голом бесцветном камне.

Там, внизу, был обрыв. Имрая. Вот тут, на этих тихих безлюдных скалах, в знойную сиесту, где звон тишины и далекое вкрадчивое поплескивание волн говорят об апогее счастья человеческой жизни. Они не понимают этого. Никто никогда не поймет. Эти желто-бурые камни внизу, эти мягкие леденцовые волны и мерное покачивание пушистых водорослей, этот рай – я больше никуда не хочу! И придет день, когда наступит мое последнее утро. Сначала тут, а потом во всей замкнутости мира. А что будет потом – никто не знает.

Мне ничего не стоило переступить с маячной территории на «жемчужинскую», повиснув над бездной, обуздать свою инерцию и даже не испугаться.

Тяжело дыша, сжав шершавые перила, я смотрела вниз.

Море. Солнце. Солнце на море. Имрая. Пара раздетых по пояс солдат, мажущих краской чужие, уже не генеральские лестничные перила. Уютная дикость устранилась. И тишина.