Дьявольский рай. Почти невинна

– Ой, а Вера?! Единственное хорошее в ней, это то, что она мне тут показала несколько действительно классных упражнений. А вообще ты, дурочка, даже представить не можешь, что у них там творится. И тут я полностью солидарна с твоим папой – нечего тебе возле них крутиться.

– Почему?

– Она же просто водит к нему девок. Так она его может возле себя придержать и жертвует всем, даже своим ребенком.

– Да ну?

– Ведь ты сначала думала, что она – его жена, а Танька – дочка?

– Конечно, все так думают.

– Ну, так вот! Ты что, не понимаешь, что он ими просто прикрывается? С виду такая благопристойная семейка. К ним спокойно отпускают своих дочерей – там кофейку попить, в картишки с малой порезаться, а там уже начинается капитальная обработка. И девчонку потом и «на танцы», и «погулять» отпускают без всяких задних мыслей.

– Да вы что...

– А они, малолетние дуры, уши развесили...

– Ноги раздвинули...

– Ага, а с виду все благопристойно. Эх... подожди, ты их еще в полном составе не видела! Тут в конце июля – середине августа такое творится! Ох, и отрываются же они! Там дед у них такой есть, пузатый и похотливый... Слушай, – она снова придвинулась ко мне и взяла за руку, – ты же там все время в карты играешь, у него под самым носом. Пристает?

– Ну... не знаю...

– Так, так, так... – Она заглянула в мои опущенные глаза. – А ну, выкладывай!

– Вообще-то, тогда, в девяносто третьем, он мне такие гадости рассказывал.

– А сейчас?

– После той истории, мне кажется, он не питает ко мне особой симпатии.

– Да брось, он же говорил что-то тебе?

– Ну да. Предлагал прямым текстом, нагло так, типа идем, я знаю место в парке. И всякое такое.

– А-а-а!.. – Она, смеясь, закрыла рот растопыренной пятерней. – И что?

– А ничего. Я, если бы даже и хотела, то меня бы папа не пустил.

– А ты хотела?

– Нет, конечно!

– А что ты ему ответила?

– Чтоб отвалил.

– А он?

– Сказал, что у меня плоскостопие, что колени какие-то неправильные, и это все лечится сексуальной энергией.

Она снова громко засмеялась. Папаша, высунувшись из-под пирса, озадаченно и раздраженно посмотрел на меня. Анна весело помахала ему и жестом показала, что мы скоро закончим.

– Будь осторожна, Адрианка. Особенно с Верой. Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Они полностью во власти этого человека. А он... полное дерьмо. Для него секс – как испражнения. Понимаешь?

– Почти.

– А расскажи мне теперь про сестру?

И я стала бессовестно что-то врать про свои полуночные шпионские вылазки, про то, как однажды якобы застукала Обезьяну во внутреннем дворике первого корпуса («ой, а где это?»), где он на своем красном полотенце трахал какую-то девицу. И, как всегда, на самом интересном месте к нам решительно приблизился папаша и очень грубо скомандовал мне:

– Быстро иди купаться!

На что я пыталась возразить, что купаться совсем не хочу, но он гаркнул «shut up!» – и злобно ткнул пальцем в сторону моря.

Альхен был безнадежно занят тигровыми-хвостатыми, поэтому я пошла загорать на пирс.

Анна, освободившись от папаши, пыталась как-то подойти ко мне, но мы уже уходили ужинать, а о том, чтоб мне остаться еще на часок (даже под ее присмотром), не могло быть и речи.

На лестнице мне в крайне неприветливой форме объяснили, что навязывать свое общество – неприлично, и что Анне глубоко неинтересно все то, что я могу ей рассказать, она просто очень воспитанный человек и из вежливости поддерживает со мной разговор.

О Боже... Дай мне сил....

Tag Einunvierzig (день сорок первый)

Проснулась со странным привкусом во рту. Ну и пакостей же я вчера наговорила Анне! Короче говоря, Адору понесло... А если она расскажет еще кому-то? Той же Вере?

Голова была тяжелой, и что-то мрачное сформировалось в груди.

Обида на папашу была все еще в силе, и, когда мы спустились на пляж, я в насупленном молчании двинулась на свою ритуальную прогулку. Макс утомляет. И ведь нет, не могут его здоровое мускулистое тело, его загоревшее пухлогубое лицо с золотыми кудрями, его юность и задор вытеснить из меня боль ежеутреннего ожидания. Все, о чем думается, когда я с ним, это «пришел или нет?». Он мне сегодня рассказывал про то, как сдавал на права в раздолбанном «москвиче» и как там отвалилась педаль...

– И что, папа тебя даже днем, даже просто в кафе не отпустит?

– Да боже упаси... какое кафе...

И тут, по дороге обратно, меня вдруг обуяла такая тоска, такая щемящая жалость к себе, пленнице, что, махнув удаляющемуся в сортир отцу, я пошла на посадку прямехонько под оживший тент. Вера варила кофе, Саша вынимал из рюкзака красное полотенце, а Танька выколупывала из-под лежака рассыпавшиеся фломастеры.

– Привет, народ!

– О, Адриана, привет, – своим интеллигентным питерским голосом нежно прокартавил мой мучитель. – Ну, как дела, как настроение? (Боже, какой же ты ласковый!)

– Устала я от всего. Нет, правда, у меня, наверное, сейчас припадок какой-нибудь случится. Ведь нельзя же меня так пасти! Не будь этого контроля, я, может быть, даже не посмотрела бы на тебя.

– То есть, я у тебя – своеобразная форма протеста?