Дьявольское биополе

Он нагнулся и достал из-за двери портфель с торчащим из него веником, тем самым, которым не человека парить, а козу беззубую.

15

«Глухое» убийство для следователя что нарывающая заноза под ногтем. Все другие дела, сколь бы ни были важны, непроизвольно отставляются. Да что там другие дела… В меня входит какая-то жгучая сила, которая сразу преображает жизнь. Я все начинаю делать торопливо, даже судорожно. Хочется бежать, уж не знаю куда: видимо, на поиски преступника. Просыпаюсь по ночам от толчка настолько реального, что сперва даже смотрю на Лиду — не она ли разбудила? Та изжога, которая обычно накатывала после еды, теперь тлеет в подреберье и без всякой еды…

Клавдию Ивановну Кожеваткину привезли на следующий день из какого-то далекого поселка, где она отдыхала у знакомой. Ко мне се доставили в пять часов вечера, слава богу, уже выплаканную, уже отрешенную: с убийцами легче разговаривать, чем с женами убитых. Впрочем, Кожеваткина тоже была убита, и точнее не скажешь — убита горем. Я даже не решился снять с нее меховое пальто; на улице еще не зима, на улице теплая осень, да и в кабинете жарковато. Но ее широкое рыхлое лицо, кажется, тепла не воспринимало — чуть ли не светилось обескровленной белизной.

Странную мы представляли группу: я за столом, пожилая женщина напротив меня, а Леденцов в углу. И тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием.

— Клавдия Ивановна, вы можете давать показания?

— Если надо…

— Очень надо.

Леденцов подобрал под себя ноги, запустил руки в карманы литой куртки и втянул голову в плечи — ястреб на утесе. Эта вот поза, готовая к полету и требующая лишь указать жертву, побудила меня спросить про главное:

— Клавдия Ивановна, вы кого-нибудь подозреваете?

— Кого мне подозревать?…

— Подумайте, переберите в памяти всех знакомых, вспомните разные ситуации.

— Я Матвея два месяца не видела.

— Переписывались, перезванивались?…

— Писать он не любит, а телефонов в поселке не поставили.

— Клавдия Ивановна, все-таки покопайтесь в памяти… Может быть, ваш муж кого-то боялся, что-то говорил, кто-то ему угрожал? Может быть, были какие-то намеки, которым вы не придали значения…

— Намек был, — вяло согласилась она.

— Какой? — почти вздрогнул я, да и Леденцов перестал дышать.

— Пошла на той неделе за брусникой. Иду по дороге, тихо, туман еще не высох. И вот чувствую, как ложится на мое правое плечо чья-то рука. Я корзинку-то выронила и как бы ошалела. Голову повернуть боюсь, шею страхом заморозило. Все ж таки глянула. А он сидит на моем плече. Не ужас ли?

— Кто сидит?

— Черный, остроносый и как бы в ухо мое целится.

— Да кто?

— Ворон черный. Ну, я кыш заорала. Он и полетел, но неохотно.

— Что же это за намек, Клавдия Ивановна?

— Не к добру. Вот Матвей и преставился.

— Да не преставился, а его убили, — слегка раздраженно уточнил я.

Леденцов поднялся, догадавшись, что с этой женщиной допрос скорым не выйдет.

— Сергей Георгиевич, займусь делом.

— Боря, я позвоню.

Кожеваткина его ухода не заметила, как не замечала и присутствия. Наверное, она и меня-то видела по-особому: в тумане, за горизонтом или кверху ногами. По крайней мере, в ее светло-серых глазах осмысленность брезжила не ярче силуэта в тумане. Да еще седые волосы, лезущие на эти глаза сумасшедшей паклей. Я понимал ее состояние, но мне нужна была информация.

— Клавдия Ивановна, — начал я уже другим, долготерпеливым голосом, — расскажите мне о супруге.

— Что рассказать?

— Все. Характер, увлечения, здоровье, внешность, друзей…

— Курчавый был, сильно курчавый.

— А разве не лысый? — удивился я, вспомнив фотографию на паспорте.

— Это уж на пенсии облысел. Зоркость у него была кошачья.

— А разве очков не носил? — опять вспомнил их я, лежавших рядом с опухшей головой.

— На пенсии врач прописал. Сердцем, случалось, маялся.

— На пенсии?

— Ну да. Раз приезжает с дачи, схватился за грудь да в кресло и повалился. Клапан, говорит, отказал. Я сую валидол, хочу «неотложку» пригласить. А Матвей стонет да причитает, что, мол, клапан отказал, а купить негде. Вот какой был мужик.

— Ничего не понял!

— Клапан-то в насосе отказал. А жара. Как огород полить? Не лейкой же. Вот Матвей и страдал.

— Так болело у него сердце или нет?

— За все болело.

В процессе разговора с Кожсваткиной ко мне приходило несколько поочередных и оригинальных мыслей. Первой пришла догадка, что состояние женщины объясняется не горем, а характером особого мышления. Это особое мышление было открыто мною давно и заключалось в том, что человек не думает, а высказывает свои мимолетные впечатления. Мыслит, так сказать, ассоциациями. Чаще всего это относилось к женщинам. Впрочем, какой я первооткрыватель, коли есть выражение — «говорит, что на ум придет»?

— Клавдия Ивановна, дети и родственники у вас есть?

— Никогошсньки.

— Друзья?

— Друзья нынче знаете какие?

— Враги у мужа были? — не стал я вдаваться в вопрос о современных друзьях.

— Были.

— Сколько? — тянул я из нее по слову.

— Один, сосед по даче. Фамилия Помывкин. То нашу лопату замохорит, то доску, а то банку краски. Заграбастый мужик.

— Угрожал?

— Не только каждый день, но и по матушке.