Дьявольское биополе

— Ладно, иди на место. Ну, стул — то не сбивай.

— Господи, прямо по ноге.

— Развязывай. Так, глянь в окно. Солнышко, небо до звезд, окна блестят, люди улыбаются… Хорошо быть зрячим, а?

— К чему это?

— Объясняю, какое счастье быть здоровым. Разумеется, это только намек на состояние слепого: ты же знаешь, что стоит только открыть глаза… А как тебе объяснить твое же собственное счастливейшее состояние молодости, свободы… Ощущение безмерности жизни и времени, которого у тебя впереди лет сорок… А чувство мира, потому что нет войны…

— Умом я все это понимаю.

— Кто такой — несчастный человек, по — твоему?

— У которого неприятности.

— Нет. Несчастный тот, кто не понял чуда своего существования; тот, кто не понял чуда жизни.

— Все общие слова. Вот кто бы взял да и научил быть счастливой…

— Я научу.

— Ну и как?

— Хочешь быть счастливой — будь.

— Шутите.

— Нисколько. Нина, допустим, тебе предложили два варианта: получить готовый дом или возможность его построить. Что бы ты выбрала?

— Я знаю, как надо ответить: мол, начала бы строить… Но я бы взяла готовый.

— Отсюда и все твои беды.

— Любой незакомплексованный не стал бы корчиться.

— Счастье, Нина, это здание, которое надо построить. Из кирпичиков. Несколько кирпичей я уже назвал: здоровье, свобода, молодость, мир… И, конечно, любовь. Ты ведь не только дом не стала бы возводить, ты и любовь — то взяла бы готовенькую.

— Как это готовенькую?

— Сидишь дома, открывается дверь, входит парень — и все. А дальше пошла сплошная элегантность: свечи, шампанское, бананы, водка со змеей, пурпур… И это любовь? Вместе вы ничего не создали и ничего не выстрадали, не передумали и не помечтали… Впрочем, ты даже ничего о нем не знаешь.

— По — вашему, с шалаша начинать?

— Именно.

— Старомодно. Теперь приданое дают, подавиться можно.

— Ну, и счастливы они, с приданым — то? Каждая третья семья распадается.

— У меня и распадаться нечему.

— Если оставила ребенка, то у тебя тоже будет семья.

— Ребенок без отца…

— Ты же говоришь, что любишь Валерия? Тогда жди его, носи передачи, сообщи о ребенке… Это не пурпур, но это и есть любовь.

— Какие же передачи? Он же еще на свободе…

— Поймаем, это дело времени.

— Сколько ему дадут?

— Не знаю, грехов много. Максимальное наказание — пятнадцать лет…

— А простить могут?

— За что простить — то?

— Ребенок будет у него…

— Ребенок будет у тебя. А ты ему кто?

— Сергей Георгиевич, а с заключенными браки разрешают?

— Да, случается.

— Из — за ребенка ему хоть срок скостят?

— Нина, несколько крупных краж, наверное, на сотни тысяч. Ценности неизвестно где. Профессиональный хитрый преступник, намеревается бежать за границу — Где повод смягчить наказание?

— Другим — то смягчают. Теперь милосердие.

— Другим есть за что.

— Сергей Георгиевич, а разве бывают такие люди, у которых ничего хорошего нет?

— Что у него хорошее, что?

— Если я назову, то ему зачтется?

— Смягчают вину не хороший характер или любовь, скажем, к детям, а обстоятельства, указанные в законе.

— Какие?

— Вот что смягчит вину, и существенно… Если Куфелкин явится с повинной и вернет украденное.

— Сергей Георгиевич, я что — то хочу вам сказать…

— По — моему, ты все время что — то говоришь.

— Очень серьезное.

— Слушаю.

— Дайте дух перевести…

— Тебе не плохо?

— Да нет, я решиться не могу.

— Я подожду.

13

— Говорите, Валерий рецидивист… Кражи на нем висят. Да и я про него плела без зазрения совести. А вы знаете, что он конфеты любит?

— Какие конфеты?

— Самые простенькие. Например, «Школьницу» за рубль шестьдесят.

— Это ты к чему?

— Не только бананы и шампанское. А знаете, кошек обожает. Как — то принес котенка, у мальчишек отобрал. Только усы да брови торчат, до того маленький, рыженький. Носик красный, ушки розовые и ходить не может, его заносит; есть не умеет, пришлось учить мордой в молоко. Он и сейчас у меня живет.

— Ну и что?

— Однажды были мы в магазине… Валерка увидел, как старушка брала двести граммов колбасы. Да еще просила порезать. Ну кто теперь вареную дешевую колбасу берет по двести граммов? И в килограмме — то мяса не отыщешь. Что сделал Валерка? Она оставила на столе свою торбочку и пошла за свеклой. За одной штучкой, между прочим. Валерка потихоньку ей в торбу палку копченой кооперативной колбасы и запихал.

— Так, интересно.

— Он плакать любит.

— От чего?

— От много чего. В кино может заплакать на индийском фильме. Как — то деда увидал, которому улицу было не перейти, перевел, а глаза, вижу, на мокром месте. Приснится что — нибудь тяжелое, проснется и заплачет. Страшно, когда плачет мужчина.

— Видимо, нервы.

— А однажды сказал, что опостылело ему все, бросить бы и уехать на жительство в деревню.

— Что опостылело?

— Наверное, живопись. Сергей Георгиевич, я, может, и глупая, но сердцу своему верю… Любовь это, не любовь, но душа его ко мне повернута.

— Нина, это и есть то серьезное?

— Валерий не только вор, он и добрый,

— Все, что ты хотела сказать?

— Нет. Сергей Георгиевич, я от вас утаила один факт…

— Какой? Смелее — смелее.

— Сегодня пятница… В воскресенье Валерий ждет меня в Поморске.

— Это он по телефону сказал?

— Да, когда звонил ночью.

— Зачем ждет?