Дьявольское биополе

Я поймал себя на том, что стараюсь наставить ее на материалистическую стезю. Делать мне больше нечего. Тем более, что сегодня она ни на что не жаловалась и зашла, видимо, лишь узнать о моем обещанном звонке. Она — то не жаловалась, но я видел: то недоумение, с которым приходила Юревич в первый раз, прилипло к ней навсегда. Впрочем, возможен такой тип человека: недоуменного, что ли. Есть же люди с вечной радостью на лице или с вечной грустью, с постоянной наглостью или с робостью… У меня однажды проходил подследственный с на редкость плаксивым лицом, ставившим на допросах меня в тупик: когда же я объявил ему о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления, он разрыдался на всю прокуратуру, что, оказывается, было смехом радости.

— Вчера опять звонил…

— Кто? — рассеянно спросил я.

— Алик.

— И что сказал?

— Придет на мой день рождения.

— Подробнее: как сказал, каким голосом…

— Глухим, далеким. Сначала, как в первый раз, спросил, жива ли я. А потом… «Жди, жди меня на свой день рождения». И умолк.

— Откуда же Алик, то есть его дух, узнал день вашего рождения? — задал я неграмотный вопрос, поскольку духи знают все.

— Говорила ему и даже шутя приглашала.

— А про гибель Алика кому — нибудь рассказывали?

— Что вы… Я и думать боялась.

— Но ведь кто — то вас разыгрывает?

По ее затаенному недоумению я видел, что розыгрыша Юревич не допускает. Видимо, она верит в бродячих духов, коли первый ее вопрос и был о них. Нет, ей звонит не дух — ей звонит совесть, ибо совесть — это реакция души на несправедливость разума.

— Галя, а до этих звонков… ничего не было?

— Алик мне раза три снился.

— Вот и ответ.

— Как?..

— Вас мучает совесть, поэтому чудятся звонки.

— И маме? — она улыбнулась так слабо, будто этому только что научилась.

— Не знаю, — начал я раздражаться. — Или вас разыгрывают, или вам чудится.

Раздражался я обоснованно, потому что духом Алика должен был заниматься тот следователь, который вел дело.

— Когда день рождения?

— Сегодня.

— Поздравляю! Сейчас звонить уже поздно, канцелярия ушла. Завтра с утра я свяжусь с областной прокуратурой и узнаю фамилию следователя. Идите, празднуйте день рождения весело и спокойно.

Преступность и мистика повязаны какой — то тайной связью. Может быть, потому, что и преступность и мистика чужды здравому разуму.

Однажды мне поручили разобраться в странном обстоятельстве, которое официально именовалось материалом о мошеннических действиях некой Кошел — киной. В прокуратуре материал звали «делом о колдовстве», а я счел всего лишь смешной историей, годной для юмористического рассказа.

На Западе вошло в моду изгонять из человека дьявола. Уж не знаю, каким боком задело это гражданку Тарскую, но дьявол вселился. Правда, не в нее, а в квартиру, чему было множество доказательств. Мебель двигалась сама, в холодильнике играла музыка, кошка ела соленые огурцы, мясной суп к утру превращался в рыбный… Купленная супругом Тарской бутылка коньяка ополовинивалась при нетронутой пробке. Знакомая Тарской, некая Кошелкина, молодая и энергичная женщина, за двести рублей взялась дьявола изгнать. Деньги вперед. Процедура состоялась. Всем известно, что изгнанный дьявол уходит шумно: постукивает, вскрикивает, поскрипывает, покряхтывает… Тарской даже почудилось, то он хлопнул дверью, отчего она глянула в окно. Велико же было ее изумление, когда увидела этого дьявола, вышедшего из парадного с чемоданом в руке. Но женщина изумилась еще больше, когда рассмотрела, что дьявол как две капли воды похож на ее мужа. Правда, в тот момент Тарская еще не знала, что этот дьявол теперь вселился в квартиру самой изгонительницы. На допросе же гражданка Кошелкина, изгонительница, весьма логично доказала, что супруг Тарской — сущий дьявол, и теперь ее кошка тоже жрет соленые огурцы…

Но это так, к слову.

На следующий день в коридоре прокуратуры меня перехватила Веруша и вместо обычных бумаг как бы вручила пожилую женщину. Это указывало на какое — то особое обстоятельство — иначе бы женщина поджидала меня у кабинета. Впрочем, обстоятельство было писано на ее усталом и крайне тревожном лице. Скорее всего, мать арестованного либо потерпевшего.

Я провел ее в кабинет, усадил и даже не стал проделывать классической утренней процедуры: звякать ключами, лязгать сейфом и раскладывать бумаги.

— Слушаю вас.

— Я мать Гали Юревич…

И тогда я увидел те же голубые глаза, высветленные временем и как бы подтянувшие к себе нити тонких морщин; увидел те же грузные волосы, прореженные опять — таки временем; и мне сразу передалось беспокойство, которое заставило Верушу привести ко мне эту женщину.

— Что случилось? — спросил я.

— Галя заболела.

— Что с ней?

— Сама не пойму.

— Ну, температура, голова, нервы?..

— После странного обстоятельства…

— Какого?

— Не знаю, как и сказать…

— Вы успокойтесь.

Я дал ей какое — то время помолчать и немного обвыкнуть. Но не было уверенности, что женщина, погруженная в свои неприятности, видит кабинет и воспринимает меня.

— Как вас звать?

— Милица Петровна.

— Милица Петровна, расскажите все по порядку.

— Дочь вам говорила про Алика…