Дьявольское биополе

— К тому, как один театральный служитель, гуляя по городу, почувствовал в сапоге что-то твердое и болезненное. Он едва дотащился до дому, где увидел, что этот твердый предмет вдавился в подошву и его придется вырезать. Когда ковырнул ножом, то обнаружил камешек, который был не чем иным, как бриллиантом Гоппс.

— Ну и что?

Смиритский глядел на Кутерникову так, будто показывал на нес взглядом. Я подчинился и повернул голову. Меня и на допросе удивило лицо потерпевшей, чрезвычайно узкое, но с массивными щеками, отчего они казались подвешенными к скулам. Теперь лицо удивило другим: щеки запунцовели, а лоб, скулы и нос побелели. И главное, Кутерникова смотрела в пол, будто искала этот самый темно-синий бриллиант.

— Мирон Яковлевич, вы хотите сказать, что наступили на перстень и унесли его на подошве?

— Нет.

— Тогда что же?

— Гражданка Кутерникова дала вам ложные показания.

— То есть?

— Перстень лежит в ванной комнате, на полочке, за флаконом шампуня «Каштан».

— Без бриллианта! — вспыхнула Кутерникова.

Мне показалось, что на очной ставке я вроде постороннего, ибо между ними шел свой тайный разговор.

В моих бумагах и дневниках столько скопилось заметок, что они свободно ложились в темы и были, в сущности, все об одном и том же — о человеке и преступности. Среди этих тем чуть ли не главным стали мысли о преступнике и потерпевшем. Когда-нибудь я напишу работу, в которой докажу почти абсурдную мысль, что следователь к преступнику относится лучше, чем к потерпевшему; я докажу, что состояние одного предпочтительнее… А сейчас я могу понять Смиритского, который защищается, ибо его подозревают в краже бриллиантов. Но потерпевшая-то? Ради чего же я строю психологические козни этому Смиритскому, ради чего затеял очную ставку?

— Гражданин Смиритский, — обратился я уже к нему, вроде бы как к более правдивому, — расскажите все, что знаете.

— Омывал руки. На дне ванны загадочно блеснуло. У меня зрение отменное. Вижу, что колечко. Наверное, хозяйка обронила. Поднял и положил на полочку. Разумеется, увидел, что это не колечко, а перстень. И перстень без камушка.

— Кутерникова, подтверждаете?

— Подтверждаю, что пустой перстень нашла на полочке…

— Почему об этом умолчали на допросе?

— Я нашла его после допроса.

— Почему он лежал на дне ванны?

— Не мог он там лежать.

— А где он должен лежать?

— В коробочке на трюмо. Если начинала стирать и перстень оказывался на пальце, то я снимала и клала на полочку в ванной.

— Где его и нашли?

— Где и нашла.

— А могли начать стирку с перстнем на руке?

— Ну и что? Бриллиант-то куда денется?

Ход мыслей Смиритского я давно понял, поэтому следующий вопрос задал, чтобы лишить его возможности запутать потерпевшую.

— Нина Владимировна, а если камешек вырвало из перстня и унесло в трубу?

— Нет. Мужем поставлена сетка, чтобы труба не засорялась.

— Тогда где же бриллиант?

— Вот он взял, больше некому.

— Гражданка Кутерникова, вы утверждаете, что бриллиант украден гражданином Смиритским. Гражданин Смиритский, подтверждаете эти показания?

Мирон Яковлевич скрестил руки на животе и выглядел монументом, поглядывающим на нас с некой высоты, на которую он попал невесть как, ибо все мы трое сидели на одинаковых стульях; поглядывал на нас глазами взрослого человека, наблюдавшего за возней детишек, игравших, скажем, в очную ставку. Я сказал, что давно понял ход мыслей Смиритского… Да нет, следующий ход оказался непредугаданным, как и его теория об отлетающем духе.

— Сергей Георгиевич, разрешите задать вопрос даме? — с достоинством спросил он.

— Разумеется.

— Вы чем стираете?

— Руками, чем, — огрызнулась она.

— Я имею в виду моющие средства.

— Мылом, стиральным порошком.

— Но я видел в ванной пачки с кальцинированной содой…

— Иногда добавляю при стирке. И ванну мою содой. К чему эти вопросы?

— Действительно, к чему? — поддержал я Кутерникову.

— Сергей Георгиевич, разве вы не знаете, что алмазы растворяются в соде?

— Впервые слышу.

— Поинтересуйтесь у химиков.

— Да неужели камень растаял, как сахар? — сердито удивилась потерпевшая.

— Возможно, не весь, но вполне достаточно, чтобы проскочить сквозь сетку, поставленную вашим супругом, — благосклонно объяснил Смиритский.

Я понял, что очная ставка закончилась. В глазах Мирона Яковлевича, где-то в далеких зрачках, ей-богу, блеснуло торжество кошачьим зеленоватым сполохом. Но откуда оно, коли должна быть обида от напраслины? Торжество от одержанной победы. И по этому зрачковому блеску, и еще по чему-то, совершенно необъяснимому, я еще крепче убедился что бриллиант взял Смиритский. В конце концов, как мир нельзя мерить лишь килограммами, метрами и литрами, так и вину человека нельзя определять только одними доказательствами. Но это не для суда, это для себя.

— Кстати, в квартире были и другие люди, — заметил Смиритский, подписывая протокол очной ставки.

12