Дьявольское биополе

И вот тогда, в три часа десять минут ночи, у меня взыграла фантазия — я придумал оригинальный способ сокрытия трупа. Придумал просто так, уж заодно, свое, коли не мог догадаться о чужом. Естественно, это придуманное я отбросил и забыл, как ночную дурь.

Знать бы мне тогда, что ничего я не придумал — я догадался, в чем смысл свиной крови и почему труп Кожеваткина привезли в собственную квартиру.

Выбросив из головы придуманную дурь — как можно ловко спрятать труп, — я перестал думать и о месте преступления. Освобожденная мысль переключилась на «чайную розу».

Пикалев говорил, что с этой Верой познакомилась его жена. Скорее всего Вера познакомилась с его женой. Зачем? Попробую зайти с другой стороны… «Чайная роза» у Пикалевых ни с кем не разговаривала и никого не замечала. Со мной же начала общаться с удовольствием, увела, заманила к себе и принялась обольщать грубо и неискусно. Почему? У Пикалевых были молодые ребята, спортсмены, болельщики. А она выбрала меня. Красавца нашла. Выходит, что и с женой Пикалева завела дружбу, и в гости пришла с единственной целью — выйти на меня. Зачем? Казалось бы, не за чем. Но она сестра Смиритского…

Приемник начал уже какую-то утреннюю передачу. Видимо, для Дальнего Востока. «Маяк» — вреднейшая радиостанция: то и дело напоминает, что прошло еще полчаса жизни.

На первых допросах Смиритский пожелал со мной встретиться. Просто так. Я отказался, но он пришел, снял мою боль в затылке и предложил услуги в розыске преступника. Он знает, где и кем работает Лида. Короче, держит меня в поле, точнее в биополе своего зрения. Да так держит, что подослал свою сестру. Но почему? Из-за прошлых грехов? И дело по заявлениям Мишанина — Лалаян, и дело по исчезновению бриллианта я прекратил — они в архиве. Допустим, Смиритский еще что-то сотворил. Но как он может предвидеть, что новое дело попадет именно ко мне? Сейчас же в моем производстве ничего серьезного нет. Кроме убийства Кожеваткина…

Черт возьми! А почему бы нет?

Я бежал в переднюю так, что пятки заныли. Видимо, сильные чувства порождают не только любовь, но и эгоизм. Мой эгоизм породила творческая страсть, которая заставила взяться за телефонную трубку в половине четвертого утра и разбудить человека.

— Боря, — зашипел я. — Кажется, нашел!

— Слушаю, — ответил он чистым и бодрым голосом.

— Почему ты не спишь?

— Милиция всегда на посту, Сергей Георгиевич.

— Боря, убийца себя выдал.

— Как?

— Подослал ко мне свою сестру.

— С какой целью?

— С целью… гм… соблазнить.

— И как, удалось? — заинтересовался капитан.

— Боря, я серьезно.

— Вы хотите сказать, что убийца — Смиритский?

— Интуиция и логика подсказывают.

— А доказательства?

— Должна быть какая-то ниточка меж Смиритским и Кожеваткиным.

Леденцов умолк. Я не торопил, поскольку разговор наш иссяк, да и тихая ночь на дворе.

— Сергей Георгиевич, а если я дам эту ниточку, в соавторы версии примете?

— Автором сделаю!

— Смиритский лечит не только биополем. Избранных лечит и лекарством.

— Ну и что?

— Каким лекарством, Сергей Георгиевич?

— А каким?

— Женьшенем.

25

Кожеваткина долго не открывала. Квартиры, естественно, я не узнал. Прибрано, вымыто и все расставлено по местам. Но тогда при кавардаке, ей-богу, тут было веселее. Сейчас же казалось, что осенний сумрак вполз сюда и застелил все углы своей безысходностью. Окна были затянуты не то скатертями, не то цыганскими шалями. Hе горели люстры и вроде бы не грели батареи. Мне показалось, что в квартире нет ни одного светлого предмета: темный паркет, черный громадный шкаф, бурый стол посреди большой комнаты… Мрачное трюмо, потому что отражало темный паркет, черный шкаф и бурый стол.

По близорукости мне почудилось, что высоко в углу сидит крупная пыльная птица и смотрит на нас с Леденцовым раскаленным глазом. Только поправив очки, разглядел икону и горевшую лампадку. Из-за этой же близорукости овчинную шубу на диване принял за спящего человека.

Мы сели к столу.

— Как поживаете, Клавдия Ивановна? — спросил я.

— Телевизор вот шалит.

— Испортился?

— Не испортился, а показывает всех людей в два раза ширше.

— Ну, а как здоровье?

— Подрываю.

— Чем?

— Пойду в магазин, а тут аптека по пути. Зайду. А коли зашла, то и таблеток куплю. Ну, дома и съем. Не пропадать же.

Леденцов нетерпеливо тряхнул рыжей шевелюрой. Не любил я при нем ни допрашивать, ни с людьми разговаривать. Работники уголовного розыска были истинными детьми нашего века — скорые, молчаливые и вечно куда-то устремленные. Я же расстелил перед собой бланк протокола допроса.

— Клавдия Ивановна, пропаж не обнаружили? — перешел я к делу.

— Слава богу, все цело.

— Никто вас не тревожил?

— Кому я, старая, нужна…

Она подсела к столу, повернув широкое обескровленное лицо в мою сторону. Теперь я знал, отчего оно так болезненно — от таблеток. Почему же Кожеваткин не вдохнул в эту дряблую мучнистую кожу силу своего чудодейственного корня, которого он сдал на шестьдесят тысяч?

— Клавдия Ивановна, вы людям продавали корень?

— Ага, по рублю за грамм.

— А кому?

— Почем мне знать? Матвей продавал.

— Но вы этих людей видели?