Дьявольское биополе

Удивление журналиста было коротким, как выдержка той фотокамеры, которая наверняка была в его сумке.

— Прокурор послал к вам.

— У меня очная ставка.

— Я подожду.

Протяженность очных ставок непредсказуема. Эта шла минут сорок, и я надеялся, что журналист улетучится. Но он терпеливо прождал в коридоре. Пришлось впустить.

Журналистов я не люблю. Не за настырность и не за присущую им легкость, не за жажду сенсаций — хлеб их — и даже не за то, что они стелются под ветрами политики. Не люблю, потому что для них тенденция, а то и просто мода, дороже истины; не ищут они истину-то, доказывая задуманное.

— Сергей Георгиевич, вас расхваливали во всех инстанциях…

— А не предупредили, что я журналистов недолюбливаю?

Он улыбнулся снисходительно, как улыбаются, когда рискованно шутит большой начальник — мол, шалость. Но огрызнулся тоже вопросом:

— Потому что мы критикуем следственные органы?

— Потому что критикуете глупо.

Его модные, слегка рыжеватые усики улыбнулись. Крупный лоб, как мне показалось, склонился ко мне под иным углом — короче, набычился. У этого журналиста вообще лоб как-то выступал, и я не мог понять: таково строение головы или такой характер?

— Беспокоитесь за честь мундира?

— Беспокоюсь за истину, — отрезал я.

— Пресса тоже за истину.

— Тогда она не знает, что это такое.

— Знает — правовое государство.

— Тогда она не знает, что такое правовое государство.

— Ну, Сергей Георгиевич, это уже амбиция, а не позиция.

Раньше, лет двадцать назад, я тут же бы с ним распрощался, как с человеком иных убеждений. Но время не только уносит годы, оно и приносит новые взгляды. Серьезное убеждение зреет невидимо, точно плод наливается соком. Правда, не исключены некие моменты, вроде катализаторов, ускоряющие созревание.

Первым таким катализатором была овчарка, в свое время жившая у меня: породистая, с родословной, уходящей в Германию. Отношения у нас не сложились в конечном счете по той причине, что я видел в ней друга. Коли друг, то будь мне подобен; коли подобен, то и равен; коли равен, то изволь понимать с полуслова. Но овчарка не понимала, да и я не всегда ее понимал.

Вторым кристаллизующим моментом стали прочитанные слова Гёте, которые отпечатались в сознании, как гравированные на том кристалле: «Требовать, чтобы люди с тобой гармонировали, — непростительная глупость». От того, что все мы похожи друг на друга, еще не значит, что все мы одинаковы — это уже я теперь говорю. Впрочем, друзья, близкие и единомышленники гармонировать должны, как музыканты в оркестре.

— Ну что, побеседовали? — спросил я.

— Сергей Георгиевич, может быть, у меня вырвалась резкость… Но вы обвиняете бездоказательно.

— О том, что газетчики не понимают сути правового государства? Извольте, докажу. На той неделе была статья Аркадия Изюмского…

— Один из лучших публицистов, — вставил он.

— … о разгоне митинга в Старом сквере… Вы согласны со статьей?

— Еще бы!

— Но исполком митинга не разрешил. Значит, милиция действовала законно. Как и подобает в правовом государстве. Не так ли?

— Она применила силу.

— Милиция для того и создана, чтобы применять силу. Она поступила так, как поступает полиция в любом цивилизованном государстве.

— Сергей Георгиевич, вы против того, что обсуждалось на митинге?

— За! Я вообще за полную свободу митингов, кроме каких-нибудь профашистских. Но лучшему публицисту Аркадию Изюмскому нужно было весь свой гнев направить против исполкома, а он по непониманию принципов правового государства обрушился на милицию.

Журналист наклонил голову, будто кивнул мне в знак признательности, да забыл выпрямиться. Еще бы: писать на правовые темы и отделаться обидным молчанием.

— Как вас звать? — спросил я миролюбиво.

— Герман… Герман Александрович.

— Герман Александрович, вы согласны, что правовое государство то, где законы чтятся свято и всеми? И следователем Ивановым, и гражданином Петровым…

— Да, конечно.

— Почему же вы критикуете следственные органы только за то, что они кого-то незаконно привлекли? А если незаконно не привлекли?

— Как это?

— Пойдите в любую прокуратуру или райотдел милиции, и вам покажут шкафы разных дел, по которым преступники избежали ответственности.

— Почему?

— Не нашли, не поймали, не сумели доказать их вину, не хватило квалификации разобраться… И я не знаю, кого больше — привлеченных или ускользнувших. Где же основополагающий принцип законности — неотвратимость наказания? А по-вашему так: незаконно привлекли — нарушение, а преступник гуляет на свободе, то и ничего.

— Надо подумать.

Если в профессиональной принадлежности человека я все-таки могу ошибиться, то в определении глупца — никогда. Интуитивно, по нюансам, по разговору, при помощи нехитрого теста и просто так, на глаз. Дурак, например, не любит умных; не признает относительных истин — для него все абсолютно; не терпит парадоксов, полагая их глупостями; смееется над интуицией… И главное, дурак не любит задумываться, ибо все давно знает.

— Сергей Георгиевич, но ведь следователи допускают произвол, — так и не ответил он на мой вопрос.

— Наверное, допускают, но я таких не знаю.