Дьявольское биополе

Она полностью стянула платок, отчего седые волосы привстали изумленно. Рыхлое лицо с мучнистой кожей, светлые глаза без огня и смысла, белые живые волосы… Да она убила, она.

– Клавдия Ивановна, что могли искать у вас в квартире?

– Леший их знает.

– Что могли искать? – повторил я вопрос. – Золото, бриллианты, меха, картины, ценные вещи?…

– Нету у нас таких.

– Ну а деньги?

– В доме не держим.

– А где держите? Кстати, за сколько продали дачу?

– За двенадцать тысяч. Все до копеечки лежат на моей сберегательной книжке.

Логика в ее словах была, ибо законные деньги хранят в сбербанках. Но, видимо, была какая-то логика и в действиях преступника, коли вспарывал диваны и подушки.

– Тогда что же искали?

– Видать, человечков.

– Ага, человечков, – согласился я. – Пляшущих?

– Почему это пляшущих? И ручки есть, и головка. Вылитые человечки.

– Какие человечки, Клавдия Ивановна? – чуть не рявкнул я.

И тут Кожеваткина усмехнулась той усмешкой, которую адресуют непонятливому дурачку. То есть мне.

– Корень такой… Называется женьшень.

– Как этот корень мог оказаться в вашей квартире?

– Эва! Да Матвей их вырастил не один ящик.

– Вы хотите сказать, что на садовом участке он выращивал женьшень?

– Крупный был дока в этом деле. Переписывался с учеными. Но работа адская, пришлось от этих человечков отказаться и дачу продать.

Общение на интеллектуальном уровне. Общение на эмоциональном уровне. Общение на информационном уровне. Общение на подсознательном уровне. Кожеваткина общалась на неизвестном мне уровне. Что там ниже подсознания? Инстинкты?

– Надо панихиду заказать, – вздохнула она.

– Клавдия Ивановна, куда ваш муж девал выращенный женьшень?

– Сдавал.

– Сколько сдавал ежегодно?

– Они, что ли, каждый год зреют? Лет восемь растил… И земля нужна непростая, и поливы, и тень… Прошлой осенью все корни выкопали, сдали и дачу ликвидировали.

– Сколько за женьшень получили?

– Пятьдесят тысяч.

– Вы хотите сказать, пять тысяч?

– Еще чего… Пятьдесят тысяч.

– Почему так много?

– А грамм корешка знаешь как идет? Что твое золото.

– А где эти деньги? – нервно спросил я.

– На моей сберкнижке.

– Почему именно на вашей?

– У Матвея сердечко поджимало… Да и надежней, меня девицы в колготках не заманят.

– Итак, вы хотите сказать, что на вашей сберегательной книжке лежат шестьдесят две тысячи?

– Копеечка в копеечку, и книжка при мне.

Вроде бы бессмысленный вопрос обернулся нужнейшей информацией – я теперь знал, что искали в квартире. Шестьдесят тысяч.

– А почему Матвей на девок-то смотрел? Корень жевал в сыром виде. Кровь и закипала. Отсмотрелся и на девок, и на мир божий. Теперь уж ему не поможешь, – успокоила меня Кожеваткина.

И глянула своим прозрачным взглядом, в котором я ничего не увидел, как ничего не видно во всем прозрачном. Нет, увидел – жутковатое белое спокойствие, которое я считал горем. Взгляд убийцы. А почему бы нет? Освободиться от мужа ради шестидесяти тысяч. Тем более, что Кожеваткин поглядывал на девиц в колготках. Но у Клавдии Ивановны было алиби. Впрочем, ей по средствам нанять и убийцу. Нужно сказать Леденцову, чтобы за этой женщиной понаблюдали.

16

Начались шальные дни.

Посудите сами…

В доме триста квартир. Если допросить хотя бы одного из квартиры, то уже выходит триста человек. Это я и делал, задавая каждому отполированный моим голосом бесцветный вопрос: «Что вы можете сказать о Кожеваткиных?» И получал бесцветные ответы типа «Кто такие Кожеваткины?».

Прежде всего нужно было выявить круг лиц, знавших о деньгах погибшего. Естественно, я взялся за садоводство. Пятьсот участков. По вышеприведенному расчету выходило пятьсот свидетелей. Пятьсот не пятьсот, но я допрашивал, установив этот самый круг, – о женьшене и больших деньгах Кожеваткиных знали все пятьсот участков. У меня папки раздувались от протоколов и множились, как буханки в пекарне.

Что я сделал еще?

Разумеется, сразу же после вскрытия, не дожидаясь официального акта, позвонил Марку Григорьевичу. Он повторил свое первое впечатление: смерть наступила от размозжения головного мозга.

Связался с конторой, принимавшей у Кожеваткина женьшень. Они все подтвердили, выдав мне справку, сколько он сдал корня и сколько получил денег.

Официально запросил Сбербанк о вкладах супругов. Матвей Семенович Кожеваткин у них не значился. Вклад Клавдии Ивановны составлял шестьдесят две тысячи.

Долго проверял подозрительных судимых, интересовался только что освобожденными, перелопатил почти все приостановленные в городе дела по убийствам, присматривался ко всем криминальным проявлениям…

От всей этой, в сущности, механической работы я слегка отупел, а ее безрезультатность ввергла меня в некоторую сонливую апатию. И не было ни одной горячей версии, по которой хотелось бы работать день и ночь. Клавдию Ивановну подозревать я перестал: зачем ей это убийство, коли деньги лежат на се книжке?

Затрудняло розыск и редкое отсутствие каких-либо следов на месте преступления: ни отпечатков пальцев, ни очертания подошв, никаких микрочастиц и окурков… И Кожеваткина не могла назвать ни одного похищенного предмета – искать было нечего.