Дичь для товарищей по охоте

— Спала плохо! — пожаловалась Мария Федоровна, усаживаясь за небольшой стол с накрытыми для завтрака приборами. — Располагайтесь, Савва Тимофеевич.

— По какой причине бессонница? — Савва затушил папиросу и устроился напротив.

Мария Федоровна принялась разливать чай.

— По причине нестерпимой головной боли. Потому и на собрание сосьетеров вчера не пришла.

— Плохо, голубушка, плохо. Отдыхать надобно больше. Я тебя, пожалуй, к Федору Николаевичу отведу, — Савва отпил глоток чая. — Чудеснейший доктор! Так я говорю, что мало времени надо человеку, чтобы мнение свое изменить! — вернулся Морозов к теме разговора. — Вот еще вчера утром Немирович вам одно сказал, а вечером на общем собрании пайщиков, мне, кстати, это слово, по правде, больше, чем «сосьетеры» нравится, когда параграф семнадцатый устава обсуждать стали, Владимир Иванович не то чтобы говорить — дышал, по-моему, с трудом, этак его скрутило! — отставив чашку, заливисто расхохотался Савва.

— Чем это вы его так поразили, экое вы, право, чудовище! — улыбнулась Андреева, размешивая ложечкой сахар.

Савва достал бумагу из кармана пиджака и, пробежав глазами, нашел нужное место:

— «Порядок и распределение занятий среди членов правления и равно управление хозяйственной частью могут быть изменены только по постановлению собрания большинством голосов, но с непременного согласия на сей предмет С. Т. Морозова. Если же Морозов не найдет возможным изменить существующего порядка, то таковой должен оставаться в силе даже вопреки постановлению собрания», — с победным видом посмотрел он на Марию Федоровну.

— Савва Тимофеевич, голубчик, так это, право, диктатура какая-то! — одобрительно рассмеялась та.

— Это было мое условие создания товарищества. Я намерен сохранить за собой решающий голос в делах правления и хозяйственную самостоятельность. У меня планы большие. Театр более не должен убыточным быть. Потому, здесь все должно быть в одних руках. А Стахович Алексей Александрович, у которого пай второй после моего, умница, со мной заодно. Так что, Мария Федоровна, Немирович на меня осерчал, и поначалу даже отказался входить в состав нового товарищества, а я… — Морозов выдержал паузу, — взял и отказался без его участия дело делать.

Андреева восхищенно хлопнула несколько раз в ладоши.

— В общем, он подумал немного и согласился, — усмехнулся Савва, снова поднял чашку и сделал глоток. — Я от своего отступать не приучен.

— Председателем правления товарищества ты стал, это понятно, — подлила она Морозову чая, — а обязанности других членов правления как распределились?

— Станиславский — главный режиссер, Лужский — заведующий труппой и текущим репертуаром, ну, а Немирович, — Савва сделал паузу, отметив про себя нескрываемое любопытство в глазах Марии Федоровны, — стал художественным директором и председателем репертуарного совета. За мной осталось заведование хозяйственной частью. Ну, и еще там кое-какие мыслишки были… — отхлебнул он чай. — Я хотел, чтобы товарищество обязалось передо мной не повышать платы за места выше тысячи семисот рублей полного сбора, чтобы театр сохранил характер общедоступности. И — о репертуаре. В него не должны входить пьесы, не имеющие общественного интереса, даже если они обещают большой материальный успех. Деньги — это хорошо, но в этом деле не главное.

Андреева задумчиво посмотрела на него.

— И что решили?

— Решать по репертуару будем все вместе. Всем составом товарищества. И — с вами, Маша, — накрыл он рукой ладонь Марии Федоровны, но тут же убрал, заметив входящую в столовую прислугу. — Вы же сами понимаете, как для меня важно, чтобы дело, наше с вами дело, развитие имело.

— Сказанное вами, Савва Тимофеевич, замечательно… Может, все и исполнится… — задумчиво сказала она, снова помешивая серебряной ложечкой сахар в уже остывшем чае.

— Легче… — начал фразу Савва, но замолчал, снова потянувшись к руке Андреевой.

— Что легче? — протянула она руку навстречу.

— Легче вам дышать будет в театре. Я все, что могу — делаю, и сделаю!

Мария Федоровна опустила глаза…

* * *

Зинаида Григорьевна, в платье из темно-вишневого бархата с высоким, простеганным золотыми нитями воротником, вошла в театр «Эрмитаж», еще сохранивший едва уловимый запах краски, и обвела надменным взглядом публику, толпившуюся в фойе. Ее появление было замечено сразу. Женщины, поглядывая на нее, начали перешептываться. Зинаида, высматривая знакомых, теребила длинную нить розоватого персидского жемчуга на шее.

— Здравствуйте, любезнейшая Зинаида Григорьевна! — услышала она за спиной знакомый голос и обернулась.

— Франц Осипович, милый, как я рада вас видеть — протянула руку щеголевато одетому темноглазому мужчине.

— А я уж было подумал, что после строительства вы меня позабыли как страшный сон — рассмеялся Шехтель.

— Забудешь вас, проживая в чудесном доме, который вы построили!

— А как мой любимый камин из песчаника? Надеюсь, семейный очаг радует теплом?

В углу фойе раздался взрыв смеха. Зинаида вздрогнула.

— Радует… — выдохнула она, грустно улыбнувшись. — Вы бы знали, как радует!

— А что Савва Тимофеевич? Будет на спектакле?