Дичь для товарищей по охоте

— Зинаида, начала, так договаривай. А то мне уже ехать пора, — он аккуратно положил книгу на столик рядом с вазой.

— Да ты смеяться будешь, коли скажу, — с сомнением глянув на Савву, она машинально поправила вазу и взяла томик Пушкина, ласково проведя по обложке пальцами, украшенными массивными золотыми кольцами и перстнями.

— Я, знаешь ли, — смущенно склонив голову, она опустилась в кресло у окна, — только не смейся, пожалуйста! Я … гадаю по нему.

— Что? Как это — гадаешь? Как рыцари-крестоносцы по Евангелию, что ли? — усмехнулся Савва, опять нащупывая в кармашке жилетки часы.

— А просто! — Зинаида оживилась. — Открываю томик и говорю себе — на такой-то странице столько-то строк сверху или снизу надо отсчитать и прочесть, что написано. Глупо, конечно, понимаю, — заметив удивленный взгляд Саввы, попыталась оправдаться она, — но вот такая у меня появилась причуда! И надо сказать, Александр Сергеевич меня еще ни разу не подводил. Не хочешь попробовать? — протянула книгу мужу.

— Пора мне. К ужину не жди. — Савва направился было к двери но, почувствовав за спиной напряженную тишину, которая ясно свидетельствовала — в комнату вошла обида — остановился. — Ну, хорошо! — Он развернулся, прислонился плечом к дверному косяку и даже попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, скорее — гримаса нетерпеливого раздражения. — Попробуй сама. За меня.

Зинаида, торопливо открыв книгу наугад, торжественно огласила: «Страница пятьдесят шесть!» — подняв глаза, добавила: «Шестая строка сверху», затем отсчитала строки и начала читать:

«Да кто ж, скажи, разлучница моя?» — ее голос дрогнул. Бросив удивленный взгляд на Савву, продолжила:

«…Я доберусь. Я ей скажу, злодейке:
Отстань от князя, — видишь, две волчихи
не водятся в одном овраге» —

совсем тихо закончила она чтение и, опустив книгу на колени, растерянно посмотрела на нахмурившегося мужа.

— А! — Савва махнул рукой. — Глупости все это, видишь же сама! Странная ты, право, Зина! То вроде умница-разумница, а то… Ехать мне надо, не обессудь! — бросил он через плечо, покидая комнату.

Растерянная Зинаида, проводив взглядом мужа, снова открыла томик, и прошептав: «Шестая снизу», прочитала:

«На тихий праздник погребенья
Я вас обязан пригласить;
Веселость, друг уединенья,
Билеты будет разносить».

— Очень мило! — сердито захлопнув книгу, отбросила ее на диван. Потом подошла к окну, покрытому похожими на обильные слезы каплями дождя, провела пальцем по стеклу, и едва слышно повторила недоуменно, пытаясь разгадать скрытый смысл:

— Две волчихи не водятся в одном овраге? Что это с вами сегодня, господин поэт? То вроде умница-разумница, а то…

* * *

Выйдя из автомобиля у особняка матери в Трехсвятительском переулке, Савва потушил папиросу и неторопливо вошел внутрь. В последнее время он не часто посещал матушкин дом. Из года в год здесь ничего не менялось, будто и не было прожитых лет за спиной.

— Здравствуй, Никодим. Все толстеешь? Как поживаешь-то? — проходя в прихожую, бросил он пожилому мужчине с окладистой черной бородой.

— Благодарствую-с, Ваше степенство, — проводил его дворецкий низким поклоном.

В гостиной, ожидая матушку, к которой отправился с докладом слуга, Савва принялся расхаживать из угла в угол. Встречи с матерью — женщиной умной и властной, были для него не только сыновьим долгом, но и отчетом. Матушка — главная пайщица товарищества. Даже отец ее побаивался, по любому поводу советовался и советы исполнял беспрекословно. [3]Савва был пятым ребенком в семье. До него четыре девчонки народились, а мать с отцом все ждали сына — наследника, продолжателя рода. И вот, наконец, сын! Правда, в момент рождения в доме зеркало разбилось. Савва от отца потом узнал. Плохая примета. Тимофей Саввич жене про то ничего не сказал, только помолился за здравие супруги, да сына, коим наградил его Бог. Через год родился брат, Сергей, ставший матушкиным любимцем, потому как в отличие от своенравного упрямца Саввы, которого отец даже прозвал «бизоном», научился тонко играть на струнах материнской души.

Семья относила себя к старой вере, потому и Савва воспитание получил по уставу древнего благочиния. За плохие успехи в учебе драли его нещадно старообрядческой лестовкою. А она — штука жестокая, с рубчиком. После порки любимая няня Федосья, утирая слезы, мазала Саввушке больное место елеем и заставляла молиться святому Пантелеймону-целителю, чтобы зажило скорее…

Морозов достал папиросу, закурил, сделал несколько быстрых затяжек, но, услышав приближающиеся шаги, торопливо затушил, раскрошив пальцами табак, который просыпался на пол темного дерева. Несколько раз шаркнул ногой, разметая табачные крошки.