Дидро в Петербурге

Клетку установили в особых апартаментах, и императрица сама кормила обезьяну, которая с исключительной готовностью брала фрукты и конфеты из ее рук и вообще оказалась обезьяной в высшей степени образованной.

До самого вечера, уже одним своим присутствием в Зимнем дворце, она представляла достаточный повод для развлечения, однако нет ничего в мире более непостоянного, чем настроение женщины, а уж самодержице, очевидно, сам бог велел быть самой непостоянной из женщин.

В полдень Екатерина была просто очарована обезьяной, во второй половине дня та еще доставляла ей изрядную радость, но когда наступил вечер, обезьяна стала ей безразлична. Императрица сидела с Дашковой в будуаре и в задумчивости пощелкивала пальцами.

– Чем бы нам теперь заняться? – несколько пресыщенно спросила она.

– Велите привести обезьяну, – предложила княгиня.

Императрица с неподражаемым презрением скривила губы.

– Интересно, где сейчас Дидро? – начала она.

– На корабле, ваше величество.

– Жаль, мы могли бы продолжить урок.

– Но ведь есть обезьяна, – проговорила Дашкова.

– Не могу же я с обезьяной читать Платона!

– Почему бы и нет, – молвила в ответ княгиня, – надо только попробовать.

Монархиня пожала плечами.

– Я, однако, подумала, что нам хорошо бы знать, выдрессирована ли обезьяна, – сказала она, – и обучена ли она выделывать какие-нибудь кунштюки.[21]

Княгиня немного испугалась за Дидро, и все же озорство одержало верх над состраданием.

– О! Разумеется, кунштюки выделывать она мастерица.

После этого императрица в сопровождении Дашковой отправилась с визитом к обезьяне, которая с весьма унылым видом сидела в клетке, однако с появлением обеих дам выказала несомненные признаки радости.

– Давайте выпустим ее из клетки, – предложила Дашкова.

– А она нас не покусает? – предположила царица, но быстро решившись, приказала дворцовому лакею позвать еще четырех других, вооруженных палками и кнутами. Когда челядь заняла свои места, клетка была открыта.

Дидро медленно вышел наружу и потянулся всем телом, которое изрядно затекло в тесной клетке от долгого сидения в фатальной обезьяньей позе.

– Эй! Ты умеешь показывать кунштюки? – спросила царица.

Обезьяна, с подозрением покосившись на устрашающие принадлежности в руках лакеев, отрицательно покачала головой.

– Нет?

– Нет, – ответила обезьяна.

– Но я желаю, чтобы ты проделала кунштюк, – с абсолютным произволом деспотини заключила императрица, – подать сюда палку, пусть она прыгнет через нее.

Один из лакеев горизонтально поднял палку, обезьяна попыталась прыгнуть, но затекшие ноги отказались служить, и она шлепнулась носом об пол.

– Еще разок, – не унималась императрица.

Обезьяна попробовала еще раз, еще четыре раза, но все безуспешно.

Екатерина Вторая потеряла терпение.

– Ну погоди, уж я тебя вышколю! – воскликнула она, гневно сверкнув глазами, и быстро взяла плетку из рук одного из слуг.

Дашкова готова была откусить себе язык, чтобы не расхохотаться, но Дидро было совсем не до веселья, он закричал и спрятался за клетку, где затаился, дрожа всем телом.

Плачевное зрелище, которое он представлял собой в эту минуту, вызвало, наконец, смех царицы.

– На сей раз это сойдет тебе с рук, – воскликнула она, – злая обезьяна, но я тебя еще выдрессирую как следует. Запереть ее в клетку!

И началось. Тут же позвали Лажечникова.

– Господин профессор, – сказала императрица, – я хочу, чтобы моя обезьяна научилась кунштюкам, и притом в самое ближайшее время. Я избираю вас ее тренером. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие.

Лажечников, улыбаясь, поклонился.

– Пусть ее тотчас же перенесут к вам, – продолжала Екатерина Вторая, – распорядитесь обо всем необходимом, Катенька.

На сей раз дело приняло нешуточный оборот, теперь жалость Дашковой все же пересилила ее шаловливость. Проходя с профессором по анфиладе комнат, она чуть слышно, но настоятельно, сказала ему:

– Христом-Богом прошу, Лажечников, не причиняйте обезьяне никакого зла.

– А почему не причинять, если позволите? – спросил Лажечников с коварной кротостью.

– Потому что… потому что… – начав было, запнулась принцесса.

– Хочу вам заметить, – проговорил Лажечников, – что эта комедия может ввести в заблуждение дилетанта, но не глаз ученого, – ему, конечно, следовало бы сказать «чучельника», – эта говорящая обезьяна с Мадагаскара – абсолютный обман.

– Воля ваша, только молчите.

– Это человек!

– Не так громко, – взмолилась княгиня.

– Уж я-то плеткой постараюсь выбить из него его обезьянью сущность! – торжественно заверил Лажечников.

– Да образумьтесь вы, наконец, – возразила Дашкова в крайнем испуге, – это ведь как-никак Дидро!

– Дидро?! – Лажечников на мгновение замер от неожиданности, но его изумление быстро уступило место неописуемому триумфу, он весь сделался пунцовым от радости.

– Сам Дидро, – проговорил он с тонкой улыбочкой, – я очень рад, что вы мне об этом сказали, принцесса, и я даю вам честное слово, что обойдусь с ним так, как он того заслуживает.