Дмитрий Иваныч и Марья Никитишна, усталые за день, сидят в мягких вольтеровских креслах, положив расслабленные руки на подлокотники, и смотрят телевизор. Они смотрят американский фильм, где мчатся зеркальные автомобили, звучат выстрелы, разбиваются стекла. Дмитрий Иваныч спокойно помаргивает за стеклами очков. Его уже клонит в сон. Мягкая дремота медленно охватывает его, все дальше и дальше ожесточенные и умоляющие голоса, все безразличнее и игрушечнее падающие тела убитых. Как игрушки, они падают, падают… Как осенние листья. Но вот фильм кончился. Марья Никитишна встает со своего места, ей надо уложить спать ребенка. Опять он засиделся с книжкой. Дмитрий Иваныч остается посмотреть выпуск новостей. Показывают заседание боннского бундестага. Крупным планом виднеется лицо федерального канцлера, его губы, произносящие что-то. Затем камера скользит по лицам слушающих. Внезапно Дмитрий Иваныч вздрагивает - прямо на него смотрит с экрана мучительно и беспредельно знакомый образ: мешочки под глазами, очки, поседевшие виски, тонкий аристократический нос…
- Маша! - Дмитрий Иваныч соскальзывает с кресла на пол, подползает вплотную к телевизору. - Маша! Кранах! Маша, иди сюда! Кранаха показывают!
Испуганная Марья Никитишна вбегает в комнату с ребенком на руках. Дмитрий Иваныч оборачивает к ним свое побелевшее лицо, указывает пальцем на экран: "Леха… - шепчет он, - Леха… это он… он убил твоего деда!"
Мальчик с любопытством вглядывается в телевизор. "Гриб?" - переспрашивает он.
"Что?! - голос Дмитрия Иваныча срывается. - Какой, ебтя, гриб?!"
Однако, обернувшись, он видит, что знакомое лицо на экране исчезло и его палец упирается в изображение гриба.
- Фу ты, испугал прямо… - смеется Марья Никитишна. - Иди спать, Алеша. И не забудь помолиться на ночь. А то страшные сны приснятся.
- Мне и так снятся, - говорит Алеша.
Успокоившийся Дмитрий Иваныч треплет его по светлым волосам: "Снов, Леха, бояться не надо. Они, брат, как и жизнь, кончаются… пробуждением. Понял? Вот так. А теперь беги".
Он снимает со стены гитару, задумчиво трогает струны, не в силах справиться с хлынувшим потоком воспоминаний, вызванных увиденным внезапно лицом. Он думает обо всех умерших и о тех, кому предстоит умереть, он видит их, облеченных как бы в одно огромное снежно-белое тело - оно лежит, с улыбкой на устах, с закрытыми глазами, и, обращаясь к этому телу, а может быть, к погибшему командиру Яснову или к убившему себя Мальцеву, или к внимательному Кранаху, или к самому себе, или к маленькому Алеше, он шепчет: