Диета старика

Понизовы жили на втором этаже, в трех комнатах. Удобств особых не было. Изящных вещей тоже не было, разве что одна большая картина - портрет кирасира на коне. Вскоре приехали из Омска родственники и навсегда осели у нас. Мне стали стелить на полу в коридоре. Я был сирота. Родителей не было, а дальние родственники и соседи казались мне истуканами. Решил устроить истуканам веселый праздник. Была как раз осень, и кто-то скосил траву на лужайке, собрал стожок.

За последние жаркие дни все успело хорошо просохнуть. Выйдя ночью из дома, я перетаскал все сено в дом и раскидал по комнатам. Потом я полил пол, стены и мебель бензином. Все спали, никто не мешал мне заниматься делом. С собой я взял только портрет кирасира на разгневанном коне. Помню, как я стоял на крыльце, жадно вдыхая ночной воздух. Потом подошел к открытому окну нижнего этажа и бросил туда горящую спичку. Как я уже сказал, была осень. За ночь слегка приморозило, и земля была схвачена инеем, так что бежать было легко и приятно. Мешал только громоздкий портрет в тяжелой резной раме.

Когда я был уже на холме, я встал и оглянулся. Вместо дома стоял дрожащий столб огня. Я видел, как жильцы, словно живые костры, мечутся там и здесь, везде сея огонь. Скоро и все Фомино горело. Я швырнул тяжелый портрет в темноту и побежал по лесной просеке. Зарево пожара скоро исчезло, и вокруг была глухая ночь. Пробежав, наверное, часа два, я без сил упал и сразу заснул. Когда я пробудился, то был поражен тишиной, которая стояла вокруг.

Весь лес словно бы умер. Деревья уже облетели, земля была покрыта палой листвой. Стволы деревьев стали серебристыми от инея, листья хрустели под ногами, промерзнув насквозь и сделавшись ломкими и хрупкими, как леденцы.

Освещение было ровное, серо-перламутрового оттенка. Пройдя несколько шагов, я увидел, что на одном из деревьев сидит какой-то человек, одетый в черное пальто. Короткие ноги в черных, хорошо начищенных ботинках свешивались вниз с ветки. Лысая голова, борода и усы были покрыты инеем. Только теперь я заметил, как страшно замерз. Человек приблизился ко мне, взял мои руки в свои и долго держал. Из его рук в меня проникал жар. Лица я его не видел, хотя оно было прямо перед моими глазами. Скоро мне стало жарко. Потом он положил мне руку на лоб. Прошло минуты две. Незнакомец снял свою руку с моего лба, повернулся спиной и ушел. Только тогда я с удивлением понял, что это был Ленин. Я пошел напрямик через лес и скоро вышел к железнодорожной платформе. Скоро подошел и пригородный поезд. Через полчаса я уже был в городе. Никогда раньше я не выбирался из Фомино. Гигантский хрустальный купол вокзала, грязный и пыльный, поразил меня своим заброшенным великолепием.

Попав на вокзальную площадь, я совсем потерялся. Цыгане хватали меня за одежду, предлагая погадать. Незнакомый ребенок бросил в меня недоеденное мороженое. Инвалиды на скрипящих колесах наперебой протягивали грязные руки за милостыней, предлагали петушков на палочке, воздушные шары и другие вещицы. Мой путь постоянно преграждали залежи тюков и котомок, на которых дремали невозмутимые. Меня толкали, дергали за руки и за одежду и давно уже обокрали бы до последней копейки, если бы у меня хоть что-нибудь было. Темные, покрытые смуглостью и щетиной лица вдруг выглядывали с разных сторон и исчезали. Тут были подбородки ужасных форматов, такие же носы, различнейшие увечья, шрамы через все лицо. Ловкие пальцы прощупывали мои карманы, но это меня не волновало. Внезапно я увидел в толпе нищих двух старых цыган с мальчиком лет десяти. Мальчик был, видимо, болен какойто болезнью. Он все время дергался, и прохожих поражало его увядшее лицо. К тому же он не мог видеть: веки его очей были опущены. Не знаю, что подтолкнуло меня, но я приблизился к ним и, наклонившись, положил руку на лоб ребенка. В ту же минуту он излечился от болезней, его лицо приобрело свежесть, глаза раскрылись и заблестели, тело перестало конвульсивно дергаться. Цыгане бросились ко мне. Уж не знаю, что хотели они - поблагодарить ли, убить ли меня. Я был, по молодости лет, резв и трезв, и скрылся в толпе.

Да, большой город это странная вещь. Только взращенный в глуши может понять его. Вот, например, кафе, и в нем старые дамы осторожно поедают хрупкие пирожные таким образом, как будто их насильно кормят невидимые существа. Вот киоски - даже в предутреннем сне не увидеть столь зеленых киосков. Погляди вверх - сколько стеклянных окон, а там террасы друг над другом. Ты видишь сов из камня на перилах, замшелую трубу и ее поднятый к небу дымовой палец. И я, погруженный в толпу, был найден неким взглядом, принадлежавшим незнакомому человеку в сером пальто. Он приблизился, видно гордясь своей четкой походкой, и спросил, глядя не на меня, а в сторону:

- Ты - Понизов, любезный?

- Я.

- А Фомино сгорело?

Мне показалось, горькая усмешка возникла и растаяла в уголке его рта. Я подтвердил, думая о том, почему кожа моих рук так странно и невесомо пылает, как Фомино ночью.