Диета старика

Свану стало так больно, что он провел рукой по лбу; при этом он уронил монокль; он поднял его и протер стекло. И, конечно, если бы он себя сейчас видел, то присоединил бы к коллекции моноклей, остановивших на себе его внимание, вот этот, от которого он отделался, как от докучной мысли, и с запотевшей поверхности которого он пытался стереть носовым платком свои треволнения".

Еще несколько вечностей назад Юрков не мог вспомнить имя автора "Трех Толстяков", теперь же он легко заверил канонический перевод Любимова, с характерными для него изящными и громоздкими неловкостями, придающими этому переводу особую ценность. Цитата была сохранена в неприкосновенности, если не считать, что это, в общем-то, были три цитаты, соединенные в одну. К этому моменту сингулярные вихри кетаминового прихода окончательно утихли, уступив место кропотливой иллюстраторской работе галлюциноза, разворачивающего свои иллюстрации на фоне теплых "перин" ПСП. Особенно эта тщательность сказалась на качестве отделки плиты.

Имена шести носителей монокля - Свана, де Фробервиля, де Бреоте, де Форестеля, де Сен-Канде и де Палланси - сверкали особенно яркими скоплениями бриллиантов. От слов "рекомендовавшими его в Джокей-клоб" вбок отходил темно-синий ворсистый шланг, чье пушистое извивающееся тело многократно было схвачено золотыми и серебряными кольцами. Шланг подсоединялся к искрящемуся фонтанчику, скромному и неказистому, который старательно орошал побитый градом огородик, смущенно прячущий свои искалеченные грядки за чередой кольев, на которые брошен был сверху толстый, мутный, испачканный в земле целлофан. От слов "жемчужно-серого цвета перчатки" шел игрушечный железнодорожный мост, украшенный миниатюрными флагами социалистической Венгрии, на котором неподвижно стоял почтовый поезд. В окошке тепловоза можно было разглядеть пластмассовую фигурку только что застрелившегося машиниста - он лежал, уронив голову на пульт управления, сжимая в одной руке микроскопический пистолет "Макаров", а в другой крошечное распечатанное письмо. Из-под желтых завитков пластмассовых волос на его висок стекала большая и неподвижная капля темной крови. Приглядевшись, Юрков понял, что это ртутный шарик в стеклянной капсуле. От слов "ненужный хрящ, назначение которого непостижимо, а вещество драгоценно" длинное рубиновое ожерелье тянулось к круглой танцплощадке, иллюминированной разноцветными лампочками.

Там кружилась одинокая пара под звуки веселой музыки. От слов "любовь может тяжко ранить" отходило множество золотых ниток, которые все, однако, сходились к маленькому китайскому чайничку, на поверхности которого искусно вылепленные и раскрашенные персонажи с вытаращенными глазами и исступленными лицами наседали друг на друга в одном порыве - дотянуться до носика, откуда в чашку лилась струйка горячего крепкого чая, струйка, витая как шнурок и слегка окутанная паром. От слов "его предпочитают прекраснейшим в мире глазам молодые, порочные снобки" шла черная прямая трубка, уходящая в большую гору черного свежего асфальта. Наконец, от слов "чисто символический осколок своего аквариума" тянулась пышная белая кисея, чей дальний конец действительно покрывал собою аквариум (это была единственная "прямая" иллюстрация), правда, вовсе не осколок аквариума, а совершенно целый аквариум, причем огромный.

Аквариум был наполнен не водой, а зеленоватым воздухом. Там виднелся уголок цветущего сада, запущенного и заросшего. Среди высокой травы и кустов стоял деревянный столик и скамеечка. За столиком сидел человек и читал какие-то документы. Иногда он задумчиво поднимал лицо. Одет он был в простую полотняную рубашку, в широких штанах, в белых парусиновых туфлях. Перед ним стояла большая красная чашка, наполненная темным вареньем. Иногда он брал тоненькую серебряную палочку, макал ее в варенье и писал красным малиновым вареньем на листах бумаги, над которыми уже кружились заботливые осы и мухи. За его спиной, сквозь сосны, сверкала под обрывом река, откуда доносились веселые крики купальщиков и повизгивания девочек. Молодой мотоциклист заботливо мыл из шланга свой сверкающий мотоцикл. Его подруга, в пестром ситцевом платье, стояла рядом, прислонившись к дереву и подушечкой своего пальца прикасалась к прозрачной и теплой струйке смолы, стекающей по разогретой коре дерева. Соседи в белых майках пилили блестящей пилой бревно.

Русская литература! Не ты ли когда-то создала этот мир, чтобы потом медленно и словно бы нехотя высвобождаться из его неловких объятий? Уходишь ли ты из мира, или же только грозишься нагрянуть в него? Кто спит за твоим иконостасом, прогретым ласковыми лучами летнего солнца? Наверное, когда-нибудь, пройдя через бесчисленные забвения, ты станешь религией будущего. Тогда книги, когда-то листаемые читателями, раскинувшимися в постелях или на пляжных ковриках, будут уложены в драгоценные дарохранительницы, усыпанные алмазами. Только в особые дни священники будут нарушать их святой покой.