Дикая

Все это вдруг открылось во мне, подобно реке. Словно раньше я и не представляла, что умею дышать — и вдруг вдохнула. Я рассмеялась от радости при этом ощущении — а в следующую секунду уже плакала, проливая свои первые слезы на маршруте. Я плакала, и плакала, и плакала. Я плакала не потому, что была счастлива. Я плакала не потому, что меня охватила печаль. Я не плакала ни по маме, ни по отцу, ни по Полу. Я плакала просто от полноты. От полноты этих пятидесяти с лишним дней на маршруте — и тех девяти тысяч семисот шестидесяти дней, которые предшествовали им.

Я вступала в одну жизнь и уходила из другой. Калифорния струилась за мной, как длинная шелковая вуаль. Я больше не чувствовала себя круглой идиоткой. Но не чувствовала себя и несгибаемой — круче только яйца, выше только звезды — королевой амазонок. Я чувствовала себя яростной, смиренной и внутренне собранной, словно мне в этом мире тоже ничто не грозило.

Часть пятая Коробка с дождем

Я хожу медленно, зато никогда не пячусь назад.

Авраам Линкольн

Скажи мне, что ты собираешься делать со своей единственной дикой и драгоценной жизнью?

Мэри Оливер, «Летний день»

15. Коробка с дождем

Я проснулась в темноте в свою предпоследнюю ночь в Калифорнии от звуков ветра, хлеставшего по ветвям деревьев, и капель дождя, лупивших по полотнищу палатки. То лето выдалось настолько засушливым, что я перестала укрывать палатку защитной пленкой от дождя, и когда спала, между мной и небом было только широкое сетчатое полотнище. Я босиком выползла во тьму, чтобы набросить водонепроницаемую пленку поверх палатки, вся дрожа, хотя было только начало августа. Много недель температура держалась на уровне не меньше +32 градусов, иногда даже переваливая за +38, но сейчас, из-за ветра и дождя, погода внезапно полностью переменилась. Вернувшись в палатку, я натянула флисовые штаны и анорак, заползла в спальный мешок и застегнула его до самого подбородка, плотно стянув капюшон вокруг головы. Когда в шесть часов утра я проснулась, маленький термометр на моем рюкзаке показывал +3.

Я пошла в одиночестве по высокому гребню под дождем, натянув на себя бо́льшую часть одежды, которая была у меня с собой. Стоило мне остановиться дольше чем на пару минут, и я настолько промерзала, что зубы мои начинали выбивать комическую дробь, пока я не двигалась дальше, снова покрываясь потом. В ясные дни, утверждал мой путеводитель, с тропы к северу виден Орегон, но теперь я не видела ничего, кроме плотного тумана, который скрывал от глаз все на расстоянии дальше трех метров. Мне не надо было видеть Орегон. Я его чувствовала, чувствовала его огромность впереди. Если я смогу проделать весь путь до конца, до Моста Богов, я пройду его насквозь. И кем я стану, если сделаю это? И кем стану, если не сделаю?

В середине утра из тумана вынырнула Стейси, которая шла по тропе на юг. Накануне днем мы с ней вместе вышли из Сейед-Вэлли, где ночевали вместе с Рексом и нашими знакомыми парочками. Утром Рекс сел в автобус, готовясь возвращаться в реальную жизнь, а все остальные пошли дальше, расставшись несколько часов спустя. Я была почти уверена, что с остальными больше не увижусь. Но со Стейси мы планировали встретиться в Эшленде, где она собиралась задержаться на несколько дней, поджидая свою подругу Ди, прежде чем пойти с ней вместе через Орегон. Увидев ее, я даже вздрогнула, как будто она была лишь отчасти женщиной, а отчасти — призраком.

— Я возвращаюсь обратно в Сейед-Вэлли, — сказала она и объяснила, что она промерзла, что ноги у нее стерты, а спальный мешок промок накануне ночью, и у нее не было никакой надежды высушить его до темноты. — Сяду на автобус до Эшленда, — продолжала она. — Найди меня в хостеле, когда доберешься туда.

Я обняла ее на прощание, а потом она пошла дальше, и туман поглотил ее в считаные секунды.

На следующее утро я проснулась раньше обычного, небо едва-едва успело посереть. Дождь прекратился, и воздух начал понемногу согреваться. Пристегивая Монстра и уходя от места ночевки, я ощущала возбуждение: это были последние мои километры в Калифорнии.