Дикая Флетчер

– «Хижина общественного приюта», – читаю я надпись на табличке над дверью, и мой взгляд устремляется на огромные оленьи рога, установленные над ней, и снегоступы по обе стороны. – Ею может воспользоваться любой желающий?

– В значительной степени. Она была здесь всегда. Кажется, с 1930-х годов. В основном ее используют во время соревнований Iditarod. Это одна из крупнейших гонок на собачьих упряжках на Аляске, – добавляет Джона, стуча костяшками пальцев по двери. – Привет? – Он ждет три секунды, затем резко открывает дверь и входит.

Здесь пахнет именно так, как я ожидала бы от девяностолетней хижины в горах – затхлым деревом и сырой копотью.

– Они еще не добрались сюда, – заявляет Джона, после чего следует резкое: – Черт.

Нет никаких доказательств того, что они остановились здесь. Три крошечных окна заколочены снаружи фанерными досками. На двухъярусных кроватях в дальних углах – простых деревянных рамах, сколоченных вместе и скрепленных болтами – нет спальных мешков.

На деревянном столе для пикника рядом с дровяной печью нет никаких припасов. Здесь только принадлежности – фонари, висящие на крючках, рулоны туалетной бумаги и упаковки детских салфеток, сложенные на полках, кувшин с маслом «Криско», стоящий на длинном импровизированном стеллаже рядом со множеством кастрюль и сковородок – но я подозреваю, что все это было оставлено предыдущими обитателями или смотрителями.

– Может быть, они ушли, потому что мы опоздали?

Джона приседает, чтобы открыть дровяную печь и заглянуть внутрь.

– Нет… со всеми этими дождями им нужен огонь, а этой печью давно не пользовались. Кроме того, они знали, что дата отправления будет зависеть от погоды.

– Так где же они?

Джона встает и проводит рукой по мокрым волосам, зачесывая их назад.

– Хороший, твою мать, вопрос. – Его челюсть сжимается.

– Думаешь, они заблудились?

– Они будут не первыми. – Он задумчиво барабанит кончиками пальцев по столу. – У них был спутниковый телефон, но они им не пользовались.

После нашего предыдущего разговора меня посещает темная, более зловещая мысль.

– А что, если их схватило что-то? Ну знаешь, например, медведь?

– Такое случается не слишком часто, – бормочет Джона, но при этом озабоченно хмурится. – Ты ведь не заметила никаких палаток, дождевиков или прочего, когда мы прилетели?

– Нет. Ничего.

Последним признаком присутствия других людей – не считая парня в самолете – была рыбацкая лодка, стоявшая на якоре на реке, за добрых десять минут до того, как мы достигли горного хребта.

Джона внимательно изучает пыльные, потрепанные деревянные доски пола.

– Они должны были прибыть в четверг вечером, чтобы их забрали в пятницу. Это значит, что они отстают почти на два дня.

– Они сказали, куда направлялись?

– Через Дождливый Перевал. Они дали мне карту. Они могли застрять там из-за сильного дождя или поскользнуться на грязевой местности. Река могла разлиться за ними… Кто его, черт возьми, знает.

Джона выходит за дверь и останавливается под навесом, его взгляд задумчиво устремляется на горный хребет.

– Ты же не думаешь вернуться наверх, чтобы поискать их? – Когда он не отвечает, я понимаю, что именно об этом он и думает. – Ты не станешь подниматься туда в этом самолете, чтобы их искать.

Он выругивается, приглаживая руками бороду.

– Нет, не стану. – Меня охватывает облегчение. Джона достает из кармана спутниковый телефон. – Я собираюсь позвонить.

Я прижимаюсь к дверной раме, слушая, как дождь барабанит по крыше, а Джона объясняет кому-то – полагаю, моему отцу – ситуацию. Должно быть, связь плохая, потому что Джона говорит громко и повторяет слова несколько раз, акцентируя внимание на «нет туристов», «сильный дождь» и «остаемся здесь».

– Что сказал мой отец? – спрашиваю я, когда Джона заканчивает разговор и кладет телефон обратно в карман.

– Он собирается уведомить полицейских штата. Им придется начать поиски, как только погода наладится. Больше я сейчас ничего не могу сделать.

– Хорошо. И что теперь?

Я дрожу от промозглой сырости. Я все еще не отогрелась после утреннего сбора ягод.

– Теперь… мы с тобой застряли здесь, пока не сможем улететь.

Что-то в том, как он произносит «мы с тобой», вызывает у меня еще одну волну дрожи, но уже не от холода.

– Надолго?

Его грудь поднимается от глубокого вдоха.

– Может быть, на ночь.

– На ночь?

Мой взгляд блуждает по холодной, затхлой хижине, задерживаясь на деревянной поверхности двухъярусных кроватей. Нет ни матраса, ни одеял, ни подушек – не то чтобы я стала пользоваться чем-то, что могло здесь остаться.

Ни электричества, ни водопровода.

– Как думаешь, Барби, справишься? – Обернувшись, я обнаруживаю, что пронзительный взгляд Джоны устремлен на меня.

Что-то подсказывает мне, что он говорит не только о суровых условиях.

Мой желудок делает сальто.

– Не называй меня так.