Дикая яблоня

— Ой-ей-ей, она опять за мной пришла! — завопила сумасшедшая и бросилась в глубь комнаты, прямо к Ырысбеку.

Перепуганный Ырысбек отскочил к Зибаш, сидевшей у печки.

— Тетя не слушается, бегает от меня, — виновато сказала Тоштан.

— Ага, этот суп поставили для меня? — спросила Бубитай, заметив тостаган Ырысбека.

— Для тебя поставлен, для тебя. Ешь, Бубитай, — торопливо сказал Ырысбек.

Бубитай набросилась на суп, жадно его глотала, опасливо косясь по сторонам, словно кто-то мог отнять ее добычу.

— Тоштан, детка, иди сюда, покушай, — сказала моя мама и протянула девочке ложку.

Тоштан с неменьшей голодной поспешностью хлебала суп, отвечая на вопросы женщин.

— Ты не боишься оставаться с тетей вдвоем? — спросила моя мама.

— Вначале боялась, теперь не боюсь.

— А она слушается тебя?

— Если не слушается, я бью ее хворостинкой. А когда ложимся спать, связываю тете руки.

— Свет мой, зачем? — ужаснулась Калипа.

— Иначе она задушит меня. Примет за кого-то другого и задушит. Так уже было два раза.

Бубитай выскребла ложкой остатки лапши, поплевала по сторонам, бормоча какие-то заклинания, поднялась и, ни на кого не глядя, наступая на ноги сидящим, направилась к дверям.

Тоштан тоже встала и пошла за Бубитай. На пороге она задержалась и сказала с мольбой моей маме:

— Апа, можно я немного поработаю на току? А то скоро зима, нам с тетей есть будет нечего.

— Конечно, свет мой, приходи, поработай. А колхоз вам с тетей поможет как семье фронтовика.

Тоштан благодарно улыбнулась и скрылась за дверью. В комнате установилась тягостная тишина.

— Ну и напугала меня Бубитай, страшней, чем на фронте, — засмеялся Ырысбек, старясь развеселить гостей.

Но его шутку не поддержали. Женщины угрюмо молчали.

— Ырысбек, дай-ка мне табаку, — наконец промолвила Нурсулу.

Ырысбек протянул Нурсулу свой фронтовой кисет, с какой-то надписью, вышитой по-русски, и тут же к табаку потянулись Саруе и Калипа:

— Поделись с нами, Нурсулу.

Женщины свернули самокрутки, и комната наполнилась густым, едким дымом, от которого запершило в горле, защипало глаза. Я закашлял.

— Тю-ю, задымили, — сказала моя мама, разгоняя руками дым, — можно подумать, в комнате мороз.

— Если не в комнате, то в душе уж точно все леденеет, — ответила Саруе.

— Не сердись, Багилаш. У нас, может, последняя радость осталась — вот этот вонючий табак, — сказала Нурсулу. — Или, по-твоему, мы и ее не заслужили?

— Бог с вами, курите, — сказала моя мама и спохватилась: — Мы тут сидим, а время идет. Ничего, докурите по дороге. Зибаш, когда соберетесь с Ырысбеком, приходите на ток. А я пока прослежу, как грузят мешки. Взойдет луна, тронетесь в путь.

— Хорошо, тетя. Придем! — горячо сказала Зибаш.

Когда мы вышли из дома, Батика удивленно сказала:

— Женщины, что с нами случилось? Шли к нему как гроза, а пришли и обмякли.

— Только и смотрели в рот этому бездельнику, — проворчала Нурсулу.

— И ты, между прочим, первая. «Ах, спой нам, Ырысбек»! — ехидно напомнила Батика.

— Ох, женщины, до чего же нас довела война. Увидели мужчину, да какого? Лгуна и лентяя! И обо всем позабыли, — вздохнула Калипа.

— Может, он нас обманул, а мы развесили уши? — встревожилась Саруе. — Ведь этот Ырысбек настоящий артист. Не знаешь, когда он правду говорит, когда играет.

— Он слово дал и, как джигит, слово сдержит, — вступилась Нурсулу. — И пусть только попробует обмануть, я его, окаянного, так тресну, что он у меня к стенке прилипнет!

— Только уж, пожалуйста, не убей, — засмеялась моя мама и вдруг что-то заметила: — Стойте, женщины! Чувствуете? Ветерок!

Женщины замерли. С гор дул прохладный мягкий ветерок, он принес в аул запахи яблоневого леса. Женщины молчали, видно, каждой ветер напомнил о чем-то своем, дорогом.

— Дует. При таком ветре в самый раз веять зерно, — сказала моя мама вдруг будничным тоном. — Идите, подружки, спать.

— А ты куда? — спросила Нурсулу.

— Я же говорила, мы с Назирой на ток.

— Пойду и я с тобой, — решила Нурсулу. — Дети спят, не хочу их будить. Да и не заснешь уже. Вместо того чтобы ворочаться с бока на бок, лучше помогу тебе. Батика, а ты подоишь утром и мою корову.

Я тоже собирался пойти на ток — вместе так вместе до конца, но сестра Назира взяла меня за руку и, словно ей больше всех было нужно, сказала:

— А тебя, Канат, я отведу домой. И бегом! Понял?

И потянула меня за собой. Наш топот на пустынной улице собрал всех собак. Они бросались на нас с разных сторон, пытаясь схватить за ноги. Я втайне надеялся, что сестра Назира побоится и повернет назад. Но она бесстрашно бежала вперед, отмахиваясь палкой.

С тех пор я каждый день приходил на ток и, забравшись на гнедого, возил малатас. Голова моя вскоре привыкла к постоянному круговерченью, перестала кружиться, и к трясучему ходу коня я приспособился быстро, привставал слегка в стременах в такт с лошадиным шагом. Сидишь себе на гнедом, подпрыгивая под его «дукдук», да гордо поглядываешь по сторонам, а взрослые говорят: «Маленький, а помощь от него большая».