Дикая яблоня

Черная сука стояла под своим деревом и жадно грызла опавшие яблоки. Ее брюхо отвисло чуть ли не до земли, шерсть на боках намокла, торчала клочьями. А лапы подламывались, еле держали большое тело Караканшык. Словом, это была жалкая тень некогда грозной собаки.

— Бедняжка! Что это с ней? — сказал Кайрат. — Такая худая!

— Я же говорил, она подыхает, — ответил Ажибек, самый старший из нас.

Караканшык повернула голову в нашу сторону и, оскалившись, зарычала, как в прежние времена.

— Подыхает! Как бы не так, — возразил мой сверстник Асет, хотя спорить с Ажибеком было опасно. — Ребята, Караканшык ощенилась! Разве вы не видите ее соски?!

— Ура! Кокинай ощенилась! Кокинай! Ка! Ка! — закричали мы разом, радуясь за Караканшык.

— Она голодная! Вон как яблоки ест, — сказал Асет.

Но уж кому-кому, а нам-то было известно, что дикие яблоки — не еда, а груз для обмана желудка.

Асет достал из торбы великую ценность — ломоть хлеба, выданного матерью на весь день, и бросил собаке. За ним бросил и я, и Спатай, и Кайрат, и другие.

— А я свой уже съел, — сказал Ажибек. — Я старше вас на целых три года, и мне надо есть больше, чем вам, — и заранее показал кулак тем, кто мог не поверить.

Караканшык вцепилась в хлеб, утробно заурчала, глаза ее налились кровью. А мы присели на корточки, прислушались. И вскоре из норы донеслось жалобное повизгивание щенят.

Этот день стал для нас особенным, радостным. А в наше военное детство не так-то много было праздничных дней. Собирая дички на склонах гор, мы только и говорили о Караканшык, вспоминали ее историю, все были и небылицы.

— Ребята, а мне кажется, что тот щенок, ну, помните, про которого говорил старик Байдалы, сейчас и родился, — сказал Асет. — Неспроста она не появлялась так долго. Три дня лежала в норе!

— Если так, я возьму его себе, — выпалил Кайрат первым.

— Нет, он будет мой, — возразил Спатай.

— Щенок этот маленький, худенький. За ним смотри и смотри. А ты известный лентяй. Если уж кто и сможет вырастить из него настоящую охотничью собаку — так это я! — вмешался Садык.

— Этот щенок маленький, худенький? — возмутился Асет, заступаясь за воображаемого щенка.

— Так сказал старик Байдалы. Да ты и сам посуди, разве он сможет бегать быстрее ветра, если будет большим и тяжелым.

Мы заспорили, каждый почему-то считал, что именно он имеет право на черного щенка. И только Ажибек, самый сильный из нас, молчал и многозначительно усмехался, а потом спокойно сказал:

— Ну, чей будет щенок, это мы посмотрим.

И все обескураженно умолкли, всем стало ясно, чьим станет щенок.

Вечер наступил незаметно. Спохватившись, мы взвалили набитые коржуны и торбы на спины, заспешили вниз и, подходя к одинокой яблоне, услышали рассерженный женский голос и громкий детский плач.

— Да это же мама и Тоштан, — проговорил Спатай, навострив уши.

Мы бегом взобрались на холм, на котором стояла одинокая яблоня. И точно: Бубитай, мать Спатая, с палкой в руке гонялась за своей племянницей Тоштан вокруг дерева, у самой норы Караканшык, а чуть поодаль валялась лопата. Мы сразу подумали о Караканшык, как она отнесется к нарушителям ее покоя. Но собаки не было видно.

— Бездельница! За что я тебя кормлю? Возьми сейчас же лопату и делай, что я говорю! — кричала Бубитай.

— Тетечка, тетя! Я сделаю все, что хотите, только не это. Я не могу сделать это, тетечка, дорогая! Мне жалко их, тетя! Они такие крошечные, — причитала Тоштан.

Тоштан старше нас года на полтора. Когда на фронте погиб ее отец, а мать умерла от неизлечимой болезни, тетка Бубитай взяла ее к себе. И с тех пор, казалось, девочка все свободное после уроков время только и занималась тем, что стирала, носила воду да колола дрова. Бубитай не любила кормить даром.

— Ах, тебе их жалко, негодница ты этакая! А молоко и хлеб, которые эта тварь съела по твоей же вине, не жалко?! — совсем разъярилась Бубитай и, изловчившись, стегнула девочку хворостиной. — Ты проглядела, ты и зароешь!

— Все равно не буду! Не стану закапывать, хоть убейте! Ой, тетя! — И Тоштан увернулась от хворостины, побежала туда, откуда мы только что пришли.

— Держите ее! Что ж вы смотрите? — закричала нам Бубитай и погналась за племянницей.

Мы, так ничего и не поняв, побросали наземь свою поклажу и побежали за ними следом. Но разве догонишь легкую, как коза, длинноногую девчонку? Тоштан юркнула в спасительные кусты шиповника, а там ее и след простыл.

Бубитай возвращалась к яблоне вместе с нами, тяжело дыша.

— Мама, а в чем провинилась Тоштан? — осторожно спросил Спатай.

— Эта дуреха оставила открытой дверь, и Караканшык выпила казан молока и съела целую булку хлеба, — пожаловалась Бубитай.

— Казан молока? Булку хлеба? — нахмурился Спатай. — Ну, попадись мне Караканшык! Я ей покажу!

— А ты помолчи! — отрезала Бубитай. — Ты сам ей отдал целый кусок хлеба. Видели добрые люди, как ты кормил Караканшык! Эта собака воровка! Люди, что же будет, если Караканшык наплодит таких же, как она, воришек? Так мы скоро все от голода перемрем. Ну, если никто не хочет кончать с гнездом разбойницы, то это сделаю я, Бубитай!