Дикая история дикого барина (сборник)

Почему надо было кольчугу маскировать под занавес? По той же причине, по которой преторианцам приходилось потеть в штатском, а нынешним приходится маскировать автоматы под портфельчики. Император – официальный отец народа, неудобно, если его будут охранять в камуфляже. Поэтому надо кривляться и изображать из себя не свирепого подручного, а профессора ботаники в лопающемся на спине пиджаке.

Власть обожает такие штуки: демонстрацию своего лицемерия. Именно демонстрацию, нарочитую, не способную обмануть даже обыскиваемого ребёнка. Только шмонать ребятёнка надо обязательно в штатском, в бронежилете под костюмом.

Именно это наследие Рима, наиболее усвоенное и применяемое повсеместно, кажется мне несправедливо замалчиваемым.

Драматургия

«В иных тавернах, как например «Coal-Hole Tavern», знаменитый актёр Никольсон играет роль председателя суда, а различные любители принимают на себя роли присяжных, прокуроров и адвокатов. Играют неважно, впрочем. Много переигрывают и кричат неестественным голосом слова, которые нетвёрдо выучили. Слова те пишут для них навроде авторы, живущие при тавернах пьяницы-драматурги, готовые с охотой писать всё, что им подскажет опьянённый джином мозг. Вымышленные процессы бывают почти всегда самого скандального содержания: неверность жены, несостоятельность для брака мужа, делёж наследства и обнаружение незаконных детей с их последующим убийством. Процессы эти пользуются огромной популярностью среди публики, среди которой много подонков, негров и женщин, желающих стать актрисами или поступить в услужение».

Табуриков Н. В. Новости из Англии. 1860. С. 87.

Почтмейстеры

Утомлён белым шумом про российскую страшную бестолковую бюрократию.

Вспомнилось вот для начала.

Во время обеда с соусами из протёртых плесневелых сыров к фруктам разговорились о коллаборационизме. Дозволен ли он в состоянии крайней нужды, или же он – строжайшее табу, тема заповедная, по которой ходят суровые мстители?

Скажу сразу: я противник любого осознанного сотрудничества с оккупационными властями. Но не знаю, хватит ли мне умения резать штыками часовых или рубить провода вражеской правительственной связи, вешать предателей, ставить мины и т. п. То есть к партизанской борьбе не готов.

О чём простодушно и высказался. Люди вокруг были русские, для них «пассивное несотрудничество» – это почти предательство, клеймо «полицай», «иде жидов прячете?!» и канистры с бензином у воющего человеческим голосом колхозного сарая. Я русских своих друзей прекрасно понимаю.

Я их правда понимаю.

Я не могу понять только одного. 1812 год. Москва горит, зарево не утихает, под дождём мародёры с мохнатыми ранцами и в разномастных мундирах, резня, кого-то расстреливают, кого-то, визжащего, волокут к виселице. Братцы, братцы! Не я! Не хочу! Мама!.. Склизкие ступеньки, верёвка с петлёй, кресло из графского дома с вензелями, размочаленное ударами сапогов по ножкам. Как тут быть с коллаборантством? Где взять сил, чтобы выдержать?..

Ведь можно же договориться как-то, выискать ещё здравого офицера, попытаться спасти тех, кого можно, пусть даже и нацепить при этом бонапартову кокарду?! Тем более что народ московский вступлению неприятеля в Москву никак не противится. А напротив даже, целые колонны подвод из Подмосковья въезжают в оставляемую «порфироносную вдову», чтобы грабить, увязывать, снимать и тащить.

Я сейчас не буду писать про архитектурного помощника Щербакова, прибившегося к свите императора, не буду писать про главу коллаборантов в Москве – купца первой гильдии Находкина, про Бестужева-Рюмина, про московского полицмейстера при французах – магистра Московского университета Виллерса, секретаря московского отделения Императорского общества испытателей природы, не напишу про Орлова – реального шпиона, засланного в лагерь Кутузова…

Я сейчас напишу про обычных таких чиновников, служивших при своих ведомствах за копеечные жалованья, которые в момент неожиданного оставления Москвы стали обладателями огромного количества денежных переводов, мешков с частной и секретной перепиской и т. п. Которые во время кроваво-огневой неразберихи, безоружные, оставленные властями, ставшие на время самой этой государственной властью, последним государственным оплотом Российской империи в старой столице, не сбивали государственных орлов и не рвали императорские флаги на почтах. А стояли незыблемыми столбиками рушашегося порядка.

Надворный советник Христофор Фихтнер.

Титулярный советник Иван Воронин.

Титулярный советник Николай Руфимский. Зарублен польскими уланами при защите государственного флага.

Коллежский секретарь Пётр Рудин, по инструкции встретивший неприятеля чиновничьей шпагой.

Коллежский регистратор Павел Рудин – контуженный бомбой, не выпускавший из уцелевшей руки сумку с важными отправлениями, растерзан толпой вестфальских гренадёров.

Все они служили по почтовому ведомству. Почтари. Сургучно семя.

Эй, Почта России! Ты бы хоть их помнила, что ли…